Four Roses бурбон в Ереване.

04.12.2018 at 17:42

Этот любимый в Британии бурбон создан в 1885 году любителем крепких алкогольных напитков Руфусом Роузом на крохотном заводике в Штатах, около Кентукки.
Истории всех именитых напитков были бы неполными без упоминания легенд или загадок, связанных с их созданием. Есть такая легенда и у Four Rouses..

Полтора века тому назад в небольшом городке на востоке Америки жил романтичный юноша, мечтающий о большой любви. Любовь встретилась ему в образе юной прелестницы, капризной и своенравной, поощряющей ухаживания, но не дающей никаких обещаний. Юноша был терпелив и настойчив, а когда накануне традиционного городского бала сделал девушке предложение, она не отказала. Но потребовала, чтобы в случае положительного ответа он был готов надеть на неё пояс из алых роз и сопровождать на предстоящем балу.

Пояс был сплетён тотчас же, но до бала оставалось ещё 4 дня, розы медленно увядали, и юноша по одной заменял цветы свежими. Когда в день торжества капризная девушка всё же сказала «да», влюблённый парень обвил её талию розами и объявил на балу о помолвке. Чтобы увековечить чувства, он создал Four Rouses.

Создатель рецепта Руфус Роуз

Даты

  • 1885 год. Rufus Rose создаёт рецепт нового бурбона и начинает изготовление маленькими партиями на собственной винокурне в Луисвилле.
  • 1886 год. Rose продаёт винокурню и права на бурбон предпринимателю Полу Джонсу, который начинает промышленное производство напитка.
  • 1888 год. Пол Джонс регистрирует бренд Four Roses, притом делает попытку присвоить создание себе, утверждая, что придумал рецепт ещё в шестидесятых годах. Но справедливость была восстановлена, и сегодня на этикетке стоит дата 1888.
  • 1919 год. Работа интенсивно развивающегося предприятия была приостановлена в связи с принятием Сухого закона.
  • 1922 год. Пол Джонс покупает один из разорившихся заводов Frankfort Distilling Company, которая имеет разрешение на выпуск спиртов в качестве лекарства, и начинает производить Four Roses. До 1933 года, когда Сухой закон отменили, бурбон занимал место на полках между аспирином и средствами для похудения, и успел стать самым продаваемым лекарством в американских аптеках.
  • 1943 год. Компания Пола Джонсона и права на бренд Four Roses становится собственностью алкогольного концерна Seagram Company Limited. Руководство концерна принимает решение о выходе из рынка США и переориентируется на Европу и Азию, активно рекламируя Four Roses, как лидера американских симпатий. «Четыре розы» очень быстро завоёвывает европейский рынок и до сегодняшнего дня остаётся самым популярным бурбоном в Европе.
  • 2002 год. Компания переходит в руки Kirin Brewery Company Ltd. Политика в отношении напитка не изменилась и до сих пор: о бурбоне знают только американские фанаты, обычным любителям виски в США название бренда вряд ли известно.

 

Особенности производства Four Roses

Спирты создаются методом тройной дистилляции на винокурне Луисвилля.

Выдержка напитка происходит в восьмидесяти километрах от винокурни, где находятся погреба компании. Погреба низкие, или как их называют — одноэтажные. Такая конструкция позволяет добиться равномерного процесса созревания при стабильной температуре и уровне влажности.

Four Roses — результат шестилетней выдержки спиртов в тщательно обожжённых дубовых бочонках ручной работы. Именно бочки эксперты называют основной причиной успеха бурбона.

Интересные факты

  1. Несмотря на отсутствие этого виски на рынке США, винокурня Four Roses уже в ХХI веке 6 раз получала звание «Лучшая американская дистиллерия года».
  2. 50% покупателей Four Roses — женщины, которые покупают бурбон в качестве сюрприза своим мужьям. Такой выбор обусловлен дизайном бутылки, считают психологи: представительниц прекрасного пола привлекает изображение цветов на этикетке.
  3. В отличие от шотландских напитков и большинства американских виски, Four Roses хорошо сочетается с многими продуктами. Его часто добавляют в соусы и острые маринады, подают к обеду с мясными блюдами и как дижестив — со сладостями.
  4. Самый популярный лондонский коктейль Manhattan делают с бурбоном Four Roses. Выбор бармены объясняют ярко выраженным ржаным вкусом этого напитка.
  5. Главный мастер винокурни Four Roses сегодня — Джим Ратлидж. И когда у него спросили, в каком коктейле он пьёт бурбон, Ратлидж рассмеялся и ответил: лёд с Four Roses точно становится вкуснее.
  • Four Roses, 40%. Виски янтарного цвета с лёгким фруктовым ароматом, который является результатом шестилетней выдержки в обожжённых дубовых бочках. Вкус напитка лёгкий, фруктовый, с нотами груши, яблока и чернослива.
  • Four Roses Single Barrel, 50%. Судя по названию, янтарный напиток премиум-класса с немного резким пряным ароматом и вишнёво-сливовым вкусом зреет в одной бочке в течение всего срока выдержки — 12 лет. Это самый «кукурузный» Four Roses: если остальные сорта бренда содержат около 50% кукурузных спиртов, то в этом — 60%. Бурбон оставляет длительное послевкусие с древесными нотами.
  • Four Roses Small Batch, 45%. Золотисто-янтарный виски со сливочным, умеренно-сладким вкусом впервые был выпущен лимитированной серией к 120-летию бренда в 2008 году. Напиток создан из четырёх бурбонов разной выдержки, приятно пахнет фруктами и карамелью.

 

 

Домик. Туник. Новый Год. #wishlist2019

04.12.2018 at 12:45

Все мы, в преддверии Нового года, особенно любим украшать наши дома, делать их  более уютными. Наши детки, во всяком случае, моя дочка, всегда мечтала иметь большой, похожий на настоящий, дом для своих кукол.  И, сегодня одна из моих приятельниц как раз изготавливает такие домики, которые наконец-то могут стать прекрасной альтернативой пластмассовым и не очень удобным домикам.

Домики сделаны из благородных пород дерева, с использованием красителей на натуральной основе, они очень уютны и совершенно безопасны для детей. Размеры могут быть на Ваше усмотрение, но стандартные домики -120*80*35 см. 

Можно приобрести уже готовый домик и не ждать или сделать заказ по индивидуальному проекту. Срок выполнения заказа зависит от сложности.

Домик может быть совершенно любым:  с освещением, обоями и необходимой мебелью.

Средняя стоимость  зависит от желания клиента. 

Все те мои читатели, которые обратятся до 5 декабря, получат новогоднюю скидку в 20%.

#tunik #toys #armenia #newyeargifts #2019 #wishlist2019 #newyear2019 #kids

 

https://www.facebook.com/%D5%8F%D5%B8%D6%82%D5%B6%D5%AB%D5%AF-Tunik-1870196449743714/

 

 

 

 

Андрей Битов. Уроки Армении…

04.12.2018 at 12:01

Более сорока лет назад Андрей Битов написал свое культовое произведение — «Уроки Армении». Он первый из русских писателей Советского Союза не побоялся произнести слово геноцид и осудить его. И ему вняли… Битов – почетный гражданин Армении и почетный доктор ЕГУ.Легкий одинокий минарет свидетельствует о бытии исчезнувшего селения.

…Он стройно возвышается между грудами камней, на берегу иссохшего потока. Внутренняя лестница еще не обрушилась. Я взобрался по ней на площадку, с которой уже не раздается голос муллы. Там нашел я несколько неизвестных имен, нацарапанных на кирпичах проезжими офицерами. Суета сует! Граф *** последовал за мною. Он начертал на кирпиче имя ему любезное, имя своей жены — счастливец, — а я свое. Любите самого себя, Любезный, милый мой читатель. Пушкин. «Путешествие в Арзрум» УРОК ЯЗЫКА Азбука Да простит мне Армения, небу ее идет самолет! Я вышел на поле — горячий и чистый ветер ударил в лицо. Он был очень кстати после вчерашнего. Я оглянулся и счастливо посмотрел вверх — там увидел я самого себя несколько мгновений назад, — там, разворачиваясь, садился самолет, а небо было самого аэрофлотовского цвета, как тужурка у стюардессы, а самолетик — как крылышки в ее петличке… Я шел к зданию вокзала: ЕРЕВАН. ԵՐԵՎԱՆ Ага, значит, вот эта штука — Е, вот эта Р, а эта опять Е… Так и запечатлелся во мне первый кадр: ветер и выгоревшая трава, которая не то чтобы стелилась по ветру (она была слишком короткой для этого), но была навсегда им причесана. Ветер подталкивал меня к Еревану. Это, значит, В, а это вот А, а это уже Н. Красиво. Потом я ждал свой чемодан, привычно размышляя о том, стоит ли так быстро летать, чтобы столько же ждать свой багаж. Будто он еще летит, а только я уже прибыл. Вокзал, по моему убеждению, не место для естественного человека, но этот был не совсем похож на мои прежние вокзалы. Тут было по-южному гортанней и шумней, но одновременно почему-то и спокойней. Конечно же толкучка, даже более темпераментная, но как-то вроде и не толкается никто… Не было тут той затравленности российского пассажира, где каждый сам по себе — боится за чемодан, боится опоздать, боится быть обиженным и обойденным, — и оттого появляется в нем автобусная, вокзальная твердоватость и туповатость, и сам он становится похож формой и твердостью на свой фанерный чемодан с царапающими и цепляющими углами, и лицо — как замок. Такой заденет плечом — синяк будет. Тут толкотня была другая — базарная, мягкая, — где перешагивают чемоданы, как арбузы и дыни. И в ожидании нет трагедии: можно взвеситься на аэрофлотовских весах, красивых, как часы… Взвешивают детей, взвешивают бабушек, взвешиваются сами. Никто их не гонит и не кричит на них, как ни странно. Я приехал с желанием, чтобы мне здесь нравилось, и мне нравилось. Весил же я все столько же. Тридцать лет от роду. Весы показывали 7 сентября 1967 года. Я ждал, когда прилетит мой чемодан, и пялился на вывески, как дошкольник… ԱԷՐՈՖԼՈՏԻ ՊԱՐՏԱԿԱՆՈՒԹՅՈՒՆՆԵՐԸ Что могло быть написано такими вот красивыми и значительными в своей непонятности буквами? Пословица? Пророчество? Строка бессмертного стихотворения?.. Права-обязанности пассажира Аэрофлота вот что было написано этими удивительными буквами. Это утверждал справа уступивший первое место, подчиненный, как и положено переводу, русский текст. Но раз такие родные «не курить, не распивать, выхода нет» были переводом с армянского, не означало ли это, что армяне — вот кто ввел их в наше российское обращение? Не может быть. Значит, тут имел место редкий случай перевода справа налево или воссоздания оригинала по подстрочнику. Поразительно все-таки прочна природа уважения к печатному слову — ничем его не подорвать. Стоит столкнуться с чужим языком — и благоговение перед таинством грамоты, как у подписывающегося крестом. Трудно тогда поверить, что написать можно что угодно, так же как и сказать. Трудно поверить в безразличие таких мудрых и совершенных букв к словам, ими составленным. «Буквы… Ну подумаешь, буквы! — увещевал себя я. — Разве что красивые. Русские, что ли, некрасивые? А ими что угодно пиши! — это же меня не смущает… — И только тогда подумал: — Ладно, пусть. Пусть с русского на армянский, хоть и справа налево… Но разве это русский — то, что справа?.. С какого же это злого языка на русский-то переведено?» Если уж очень многого ждать от встречи, то можно забыть сказать «здравствуйте». Никогда бы не предположил, что после палочек и ноликов первого класса буквы могут стать еще раз предметом волнений и даже страстей… Однако если не первый, то второй вопрос, который мне задали на армянской земле, был: «Ну, как тебе нравится наш алфавит? Правда, очень? Скажи, только честно, какой тебе больше нравится, твой или наш?» Да простит мне Россия, я готов согласиться: наш алфавит проигрывает… У «великого, могучего, правдивого и свободного» (Тургенев) не убудет от такого заявления. Собственно, раньше я о достоинствах нашего алфавита почему-то не задумывался. Разве что мне казалось неверным набирать классиков по новой орфографии — они-то ведь не по ней писали. Мне не хватает фиты в имени Федор, например, и-десятеричного в слове «идиот» и кое-где твердых знаков, в конце некоторых слов. (Так же и рождались классики, не по новому стилю, а по старому: привыкали к числу и месяцу своего рождения… и число это что-нибудь для них значило.) Не переименовываем же мы в их произведениях города и улицы в соответствии с названиями нынешними, не переводим цены в новый масштаб цен… Такие мелкие вопросы досуже возникали во мне. А так я не обращал внимания на наш алфавит, не замечал его, более вслушиваясь в слово, чем всматриваясь в него. Задумался я об этом, лишь присмотревшись к армянскому алфавиту и наслушавшись чужого звучания речи. Это великий алфавит по точности соответствия звука графическому изображению. Тут все цельно и образует круги. Цепкость армянской речи («дикая кошка — армянская речь») так соответствует кованости армянских букв, что слово — начертанное — звякнет, как цепь. И так ясно представляются мне эти буквы выкованными в кузнице: плавный изгиб металла под ударами молота, слетает окалина, и остается та радужная синеватость, которая мерещится мне теперь в каждой армянской букве. Этими буквами можно подковывать живых коней… Или буквы эти стоило бы вытесывать из камня, потому что камень в Армении столь же естествен, как и алфавит, и плавность и твердость армянской буквы не противоречат камню. (Стоит вспомнить очертания армянских крестов, чтобы опять восхититься этим соответствием.) И так же точно подобна армянская буква своим верхним изгибом плечу древней армянской церкви или ее своду, как есть эта линия и в очертаниях ее гор, как подобны они, в свою очередь, линиям женской груди, настолько всеобще для Армении это удивительное сочетание твердости и мягкости, жесткости и плавности, мужественности и женственности — и в пейзаже и в воздухе, и в строениях и в людях, и в алфавите и в речи. В армянской букве — величие монумента и нежность жизни, библейская древность очертаний лаваша и острота зеленой запятой перца, кудрявость и прозрачность винограда и стройность и строгость бутыли, мягкий завиток овечьей шерсти и прочность пастушьего посоха, и линия плеча пастуха… и линия его затылка… И все это в точности соответствует звуку, который она изображает. Я по-прежнему не знаю армянского языка, но именно поэтому ручаюсь за правду своего ощущения: передо мной был только звук и его изображение, а смысл речи был за моими пределами. Этот алфавит был создан гениальным человеком с поразительным чувством родины — был создан однажды и навсегда, — он совершенен. Тот человек был подобен Богу в дни Творения. Создав алфавит, он начертал первую фразу: ԱԷՐՈՖԼՈՏԻ ՊԱՐՏԱԿԱՆՈՒԹՅՈՒՆՆԵՐԸ На этот раз фраза то и значила, что было ею начертано: «Познай мудрость, проникни в слова гениев». Начертав (именно не написав, не нарисовав), он обнаружил, что не хватает одной буквы. Тогда он создал и эту букву. И с тех пор стоит армянский алфавит. Для меня нет ничего убедительней такой истории. Можно выдумать человека и можно выдумать букву, но нельзя выдумать, что человеку не хватило одной буквы. Это могло только быть. Значит, был и такой человек. Он не легенда. Он такой же факт, как этот алфавит. Имя его Месроп Маштоц. Я бы поставил Маштоцу памятник в виде той последней буквы — каменное доказательство его правоты. Человек, мало-мальски наделенный чутьем и слухом к слову, никогда не усомнится в существовании Творца… На этот раз фраза то и значила, что было ею начертано: «Познай мудрость, проникни в слова гениев». Начертав (именно не написав, не нарисовав), он обнаружил, что не хватает одной буквы. Тогда он создал и эту букву. И с тех пор стоит армянский алфавит. Для меня нет ничего убедительней такой истории. Можно выдумать человека и можно выдумать букву, но нельзя выдумать, что человеку не хватило одной буквы. Это могло только быть. Значит, был и такой человек. Он не легенда. Он такой же факт, как этот алфавит. Имя его Месроп Маштоц. Я бы поставил Маштоцу памятник в виде той последней буквы — каменное доказательство его правоты. Человек, мало-мальски наделенный чутьем и слухом к слову, никогда не усомнится в существовании Творца… Когда была опубликована статья русского ученого-филолога, ставящая под сомнение реальное существование Маштоца, кто ее заметил, кто ее прочел, кроме горстки специалистов? Вся Армения. И до меня, приехавшего год спустя, все еще доходили отголоски национальной бури. Чтобы взрослые люди и так волновались из-за каких-то буквиц… Я испытал удивление и чувство неловкости. В течение одного дня я знал об истории армянского алфавита больше, чем об истории русского. Мне пришлось приблизить к себе никогда не волновавший меня вопрос… Слово — самое точное орудие, какое было когда-либо у человека, но филология еще не достигла точности угаданного слова. Ей пристала скромность. Она при слове, а не слово при ней. Сомнение в существовании Маштоца оскорбительно для армянина. И я прекрасно понимаю его. И уж во всяком случае, такой алфавит не мог быть плодом трудов коллектива ученых-языковедов. Это уж точно. Армяне сохранили алфавит неизменным на протяжении полутора тысяч лет. В нем древность, история, крепость и дух нации. До сих пор рукописная буква не расходится у них с печатным знаком, и даже в книгах, в типографском шрифте существует наклон руки писца. Рукопись переходит в книгу, почти не претерпевая графических метаморфоз. И это тоже замечательно. Прогресс, врывающийся в словарь, в правописание, унификация правил, упрощение начертаний — дело, полезное для всеобщей грамотности, но не для культуры. Охрана языка от хозяйственных поползновений так же необходима, как и охрана природы и исторических памятников. Стоит вспомнить кириллицу насколько она ближе по своей графике русскому пейзажу, русской архитектуре, русскому характеру… Пресловутый анекдот об учителе гимназии, покончившем с собой из-за отмены ятей, в Армении не пользовался бы успехом. Он бы не был смешон. Такой человек в Армении мог бы быть национальным героем. Больше всего меня веселит, что реформа правописания сэкономила много бумаги, что на одни отмененные твердые знаки в концах слов в «Войне и мире» набегает целый печатный лист, а в общегосударственном масштабе… Но эта экономия не перекроет макулатурного потока. Букварь Ереван — моя азбука, мой букварь, мой каменный словарик-разговорник. Слева — по-армянски, справа — по-русски. Только слова в беспорядке. Рядом с А — автоматом — Ш — шашлычная. А Б — базар — совсем на другой улице, через несколько страниц. Я шуршу страницами кварталов, улиц и площадей в поисках Р — редакции, Д — друга, Ж — жилья и П — просто так. Это мой русско-армянский словарь. Но если бы я знал армянский и мог пользоваться Ереваном как армяно-русским словарем, порядка, конечно, было бы не больше. Это меня утешает. Но я нахожу своего друга, и у меня появляется учитель. Ему попадается малоспособный ученик, с памятью восторженной и дырявой. Но у учителя появляются помощники. Я попадаю в сладкий плен — у друга есть мать жены, жена брата, друг брата и брат друга. Я познаю всю прочность армянских родственных связей и опутан этой цепью, и каждый мой новый час прибавляет новый виток. И мне уже не бывать одному никогда… — Андрей, «сурч» — это что такое? Я еще ни разу не угадал и теперь молчу, улыбаюсь смущенно. — Андрей, «сурч» — это хорошо или плохо? И все ласково смеются над моим замешательством. — Андрей, хочешь сурч? — Хочу. — Молодец. Пятерка. И мне несут кофе. И так хорошо у нас не варят кофе… — Андрей, «дзу» — это что такое? — Андрей, «дзу» — это хорошо или плохо? — Андрей, какое слово, по-твоему, лучше: «дзу» или «яйцо»? И я ем дзу. Таких яичниц я не ел никогда в жизни. О, нищая глазунья! Хоровац, бибар, гини… Я поедаю наглядные пособия. И все это хорошо. Только есть так много — плохо… Учат и сами учатся. — Я пришла, — говорит мой друг, — как правильно: «пришла» или «пришел»?.. Я пришел к сестру… Как правильно: «к сестра»?.. И когда они устают ломать свою голову и язык переводом таких простых и понятных слов, таких прекрасных, на чужой, мой язык, устают путаться в падежах и родах, они вдруг соскальзывают счастливо на родную речь и начинают отдыхать в ней между собою; я тем временем опять ем, все еще ем и еще раз ем, ем за всех: за маму друга и за папу его жены, за друга его брата и за брата его друга, разве что за друга своего не ем (он-то может оказать мне такую услугу)… Зато, пока я ем, они могут хоть поговорить спокойно. И когда они наконец погружаются в покалывающие, как горная река, воды своей речи, я вдруг испытываю ту же легкость, что и они, с меня спадаем эта невнятная неловкость, и мне радостно слышать чужую речь. И не только по причинам, приведенным выше. Впервые в жизни я поймал себя на том, что, не понимая языка, я слышу то, чего никогда не слышу в русской, понятной мне речи, а именно: как люди говорят… Как они замолкают и как ждут своей очереди, как вставляют слово и как отказываются от намерения вставить его, как кто-нибудь говорит что-то смешное и — поразительно! — как люди не сразу смеются, как они смеются потом и как сказавший смешное выдерживает некую паузу для чужого смеха, как ждут ответа на вопрос и как ищут ответ, в какой момент потупляются и в какой взглядывают в глаза, в какой момент говорят о тебе, ничего не понимающем… И еще, когда они говорят со мной, то есть говорят по-русски, они никогда не смеются. Стоит им перейти на армянский — сразу смех. Словно смеются над тобой, непонимающим. Так вполне может показаться, пока не поймешь, что смеяться возможно лишь на родном языке. Мне не с кем было посмеяться в Армении… Если им бывало уж очень смешно, отсмеявшись, они спохватывались. Улыбка смеха сменялась улыбкой вежливости — подчиненная жизнь лица, — ко мне поворачивались. Та, невольная улыбка сходила еще не сразу, память о смехе тихо таяла в глазах, и в них отражался я, мое наличие. Их лица приобретали чрезвычайно умное и углубленное выражение, как в разговоре с иностранцами на плохом языке, когда, чем глупее разговор, тем значительнее интонация, а киваний и поддакиваний не сдержать никакими силами… После таких разговоров ноют мускулы лица и шеи от непривычной, неестественной работы. Только на родном языке можно петь, писать стихи, признаваться в любви… На чужом языке, даже при отличном его знании, можно лишь преподавать язык, разговаривать о политике и заказывать котлету. Один язык у человека — два языка не покажешь. Чуть ли не так, что чем тоньше и талантливей поэтическое и живое знание родного языка, тем безнадежней знание чужого, и разрыв невосполним. Как остроумен мой друг, по-русски мрачный, почти унылый человек… Каждая его фраза по-армянски встречается таким радостным, неподвластным смехом… «Ах, как жаль, что ты не понимаешь его армянский!» Как жаль… Вот еще и кроме армянского существует его армянский! Но ведь и кроме их русского существует в нашем русском и мой русский… Мне не с кем было посмеяться в Армении. И я был счастлив, когда обо мне забывали. И был счастлив журчанием и похрустыванием армянской речи, потому что у меня было полное доверие к говорящим. Антипатия к чужой речи в твоем присутствии — прежде всего боязнь, что говорят о тебе, и говорят плохо. Откуда эта боязнь — другой вопрос. Переговариваться на незнакомом собеседнику языке считается бестактным прежде всего среди людей, не доверяющих друг другу. Среди дипломатов, допустим. Мы Же доверяли друг другу. Более того, мои друзья были настолько тактичны, что при мне договаривались насчет меня именно на своем, непонятном мне языке, чтобы я не подозревал о всех тяготах организации моего быта: поселения, передвижения, сопровождения и маршрутов. Опять забываю, что им было легче так договариваться… Я слушал чужую речь и пленялся ею. Действительно, что за соединение жесткого, сухого, прокаленного и удивительно мягкого, «нежного» — как сказал бы мой друг! Как жесткая, прожженная земля и сочный плод, созревающий на ней… Хич — россыпь мелких камней, джур — вода, журчит в этих камнях, шог жара над этим камнем и водой, чандж — муха, звенит в этой жаре. Хич, джур, шог, чандж — и вдруг среди всего этого «лолик» — помидор. Хич, карь — конечно, это не наш камень, это их камень. Что ка-амень? лежит на дороге… Джур- это их вода, она холодная и журчит под этими камнями, и ее мало… Что им наша во-да?.. Так много воды в этом слове, и сверху и снизу… Чандж- разве это наша нарисованная муха?.. Дехц персик… Тут же есть кожа персика, в этом слове, его пушок, ворсинки!.. А что такое пер-сик? От «перса»… Просто иностранный фрукт. — Андрей, что лучше: «кав» или «глина»? «Арагил» или «аист»? «Журавль» или «крунк»? И действительно, что лучше? Подумать только, журавль! — и не подозревал, что это так красиво. Или — крунк… До чего хорошо! Я влюбляюсь в слова: в армянские благодаря русским и в русские благодаря армянским… — Что лучше: «цов» или «море»? И вдруг не чувствую «море», в нем нет волнения, зеркало, и вдруг сочувствую слову «цов» — вижу в нем волну набегающую… но «волна», оказывается, вовсе не «цов», «волна» — «алик», нежно лижет берег. Но если бы «цов» было только «море»! А «цов» — это и «море», и «тишина», «цов» — это тоска в красивых глазах и просто красота, цов — это народ толпою и просто «много»… Созвучия майр — мать сирд — сердце серм — семя мис — мясо гини — вино Но «камар» — это вовсе не «комар», «камар» — это «арка». А «арка» — это вовсе не «арка», «арка» — это «царь». А «цар» — это вовсе не «царь», «цар» — это «дерево». пар — танец, пляска гол — тепло цех — грязь Но парение есть в пляске, «голое» и «теплое» — так близко… «Дерево» конечно же царственно, и все это натяжка, а вот что «цех» — это «грязь» точнее не скажешь. — У вас есть слово «атаман», — говорит мне друг, — а у нас «атам» — это «зуб», «клык». Поэтому, когда я в детстве книжки читал, все думал, что «атаман» — это человек с клыками… — А я думал, что он на оттоманке лежит, — говорю я. — У вас есть слово «хмель», — объясняет мне друг рано утром на первом уроке, — а «хмел» по-армянски значит «выпить». Поэтому у нас прижилось ваше слово «похмелье». — Андрей, «аствац» — что такое? — строго спрашивает друг. — Андрей, «аствац» — это хорошо или плохо? — «Аствац» — это хорошо, — говорю, — «аствац» — это отец. — А ведь верно! — удивляется мой друг. — Кенац![16]…