Ставшая бестселлером во многих странах мира книга Робина Шармы рассказывает нам необыкновенную историю Джулиана Мэнтла — адвоката-миллионера, которому довелось пережить духовный кризис. Погружение в древнюю культуру изменяет его жизнь; он открывает для себя действенные,
мудрые практические знания, которые учат нас:
— радостно мыслить;
— жить согласно своему призванию;
— осознать силу своего ума и действовать мужественно;
— беречь время — наше самое большое достояние;
— дорожить взаимоотношениями с другими людьми;
— жить настоящим.
Избранные цитаты из книги «Монах, который продал свой «феррари»»
ПРИТЧА
Йог Раман поведал мне, что семь добродетелей, ведущих к жизни внутренне умиротворенной, радостной и духовно богатой, изложены в одной волшебной притче. Именно в этой притче — суть всего. Он велел мне закрыть глаза, вот как я закрыл их сейчас, сидя на полу твоей гостиной. Затем он велел мне мысленно представить такую картину:
— Ты сидишь посреди величественного пышного зеленого сада. Сад полон удивительных цветов — таких ты прежде никогда не видел. Вокруг царят возвышенная безмятежность и тишина. Ты наслаждаешься чувственной прелестью этого сада, словно в твоем распоряжении для этого — целая вечность.
Осматриваясь вокруг, ты замечаешь возвышающийся в центре сада красный маяк высотой в шесть ярусов.
Внезапно тишина сада нарушается скрипом отворяющейся в основании маяка двери. Из нее выходит, раскачиваясь, трехметрового роста и весом в пол тонны японец — борец сумо — и непринужденной походкой направляется к центру сада.
Этот японский борец — обнажен! Ну, на самом деле не совсем. Его интимные места прикрыты витым розовым проводом.
И вот, передвигаясь по саду, этот борец сумо находит блестящий золотой секундомер, который кто то оставил там много лет назад. Он поднимает его — и с оглушительным шумом падает наземь. Борец сумо теряет сознание и лежит — молча и неподвижно.
Ты подумал уже было, что он испустил дух, но тут борец приходит в себя, возможно, разбуженный ароматом только что распустившихся желтых роз, растущих рядом. С новыми силами борец стремительно вскакивает на ноги и невольно смотрит влево. Он поражен увиденным.
Сквозь заросли кустарника, обрамляющие сад, просматривается длинная извилистая тропа, сплошь усыпанная сверкающими алмазами. Что то невидимое словно подталкивает борца на эту тропу, и, к его чести, он ступает на нее. Тропа ведет его к дороге непреходящей радости и вечного блаженства…
Готовила для своих читательниц статью о том, какие книги можно взять с собой в отпуск, а какие советую оставить на романтический сентябрь, и случайно наткнулась у подруги в сториз на цитаты из книги Ники Набоковой. Стала читать, смеяться и грустить одновременно, и подумала, может кому будет полезно взять с собой в спутники книжку, которая точно не будет лежать в песке, да фотографироваться с вашей шляпкой и кремом для загара.
История Ники Набоковой, автора этой книги, близка многим женщинам, именно поэтому книга так популярна. Ника Набокова прошла долгий путь любви, полный переживаний и боли. Но самое главное, что она осознала многое, что помогло ей изменить свою жизнь. И этими знаниями она делится с читательницами.
Наверняка, у каждой женщины хоть раз были отношения с женатым мужчиной или хотя бы просто с человеком, который приносил одни лишь страдания. Причем было понятно, что эти отношения нужно прекращать, но почему-то не получалось это сделать. Это превращалось в зависимость, от которой невероятно трудно излечиться. Вот так и автор этой книги связала себя отношениями с женатым мужчиной и оказалась в такой же ситуации. Она рассказывает свою историю от момента знакомства и зарождения своих чувств, затем говорит о том, как продолжалось развитие этих отношений, сколько неприятностей и боли ей пришлось пережить. Но самое ценное не в этом, а в том, что она проводит анализ, пишет, чего делать не стоило и как нужно было поступить. Это позволит многим женщинам увидеть свои ошибки, которые не позволяют им уйти из таких невротических, зависимых отношений.
Опыт Ники Набоковой будет полезен многим, здесь нет сложных психологических терминов, но есть жизненные примеры, рассуждения, благодаря которым всё становится понятно. Она расскажет о том, как встать на ноги, научиться любить и уважать себя, как научиться жить в гармонии с самой собой, принимать и наслаждаться одиночеством и свободой. Она поделится тем, как научиться жить для себя, дышать и радоваться каждому дню, не страдая от любовной зависимости. Тогда можно будет уйти от неправильной любви, чтобы обрести настоящую.
Пока же насладитесь фразами из книги:
Хорошего отдыха!
Сильным девочкам забота нужна не меньше, чем милым принцессам в зефирных платьях. И им очень важно, чтобы их право на слабость признавали и принимали.
Задавайте себе правильные вопросы: каких отношений Я хочу, для чего они МНЕ, что Я буду с ними делать и как Я буду себя в них чувствовать, чего хочет МОЙ избранник и что ОН реально может МНЕ давать.
Отношения, в которых тебе плохо, должны прекратиться. Это аксиома. Все, что тянет вниз, высасывает силы, не дает развиваться, – в унитаз. Даже если любовь (что вряд ли). Романы, семьи, браки нужны нам для того, чтобы жизнь становилась лучше. И точка.
самое важное в отношениях мужчины и женщины – это восхищение и уважение. Никогда не стоит вступать в связь с тем, кто не восхищает тебя. За кем тебе не хочется тянуться. Это путь в никуда.
Не мочь существовать без кого-то – это зависимость, красиво упакованная в коробочку с надписью «Любовь», но, как и поддельная сумка из Китая, не ставшая, несмотря на упаковку, оригиналом.
Пресловутая реальность для нас состоит из очень бытовых вещей: таблеток, когда мы болеем, звонков, когда задерживаемся, покупки шторок в ванную и совместных ужинов, завтраков и планов. Нам нужно, даже критически необходимо видеть, что человек рядом: вот его вещи, вот он сам, вот ему можно позвонить, написать, потрогать его. Все это – подтверждение того, что у тебя не шизоидное расстройство и воображаемый друг, а вполне себе реальный роман в жизни.
Нет бо́льшего свинства по отношению к любимому или близкому человеку, чем принести ему в подарок свою жизнь.
Да, расставание – это всегда дерьмо. Но так хотя бы появляется шанс на другую жизнь
Вопрос «А что думаешь ты сама?», как правило, вводит в такой ситуации в ступор. И я рекомендую всем любителям «загадочной хуйни»™ задавать его себе, когда наступает момент: «Что у нас за отношения?»
За стеной «непонятных» отношений очень часто прячутся от необходимости разбираться с собой и своими тараканами.
У меня больше нет сил любить тебя. Слишком энергозатратно, слишком невыносимо, слишком зыбко. Представляешь, вот как ведь бывает: любовь есть, а сил на нее больше нет.
У меня от тебя похмелье. И за окном какая-то мерзость. День превращается в тягучую массу. И хочется немедленно еще тебя «выпить», но понимаю – нельзя. Будет запой. Придется потом мучительно лежать под капельницами, или, не ровен час, белую горячку схвачу. Начнет мерещиться всякое: мол, смотришь ты на меня как-то особенно, или намекаешь на что-то большее, или, того хуже, любовь у нас, судьба и предназначение быть вместе.
Влюбляйтесь, друзья мои, это прекрасно, важно и нужно. Но старайтесь делать это на земле, а не в волшебном мире розовых и голубых единорогов.
Маски спадают, и вот на этом этапе вам может начать казаться, что человек якобы изменился. Был один, а стал другой. На самом деле никаких метаморфоз с ним не происходило, просто вы увидели его без костюма вашего же собственного дизайна.
И сколько б грабли не учили, а сердце верит в чудеса.
Настоящая любовь всегда идет рядом с восхищением. А если ничего подобного к человеку не чувствуешь – лучше сразу уходить. Потому что время бесценно.
Мы находимся в загадочных отношениях только тогда, когда не знаем и не чувствуем себя. Когда нам с самим собой некомфортно настолько, что единственной целью становится кем-то эту загадочную и пугающую фигуру заместить. Когда мы не хотим принимать никаких решений и предпочитаем, как в детстве, прятаться в домике, сооруженном из пледа между двух кресел.
Если оно было, значит, так было нужно вам.
Нам важно понимать, какое представление о происходящем есть у второй стороны. Не для того, чтобы на основе этого принимать решения, а чтобы сравнить эти взгляды со своими и оценить – насколько они приемлемы для нас.
Вот так и в жизни. Люди могут приходить, уходить, появляться, растворяться. А мы у себя – остаемся. И это – неизменно.
Каждый раз, когда ты ловишь себя на посягательстве на чужое личное пространство, задай себе вопрос: мне это нужно, чтобы что? Я сама этого хочу? И отказывайся от того, что никак не связано с желаниями ради себя.
Быть любовницей – это не стыдно. Стыдно должно быть тем, кто сравнивает своих мужчин с вещью и вопит про «нельзя брать чужое». Вот это действительно мерзко – не видеть разницы между кольцом и живым человеком.
простые моменты совместного времяпрепровождения создают у нас уверенность в том, что мы нужны, важны и вообще находимся рядом, а не поддерживаем связь с инопланетянином.
У вас всегда должна быть своя жизнь. Всегда. Работа, увлечения, друзья, заработок, способность себя занять. Отношения – это лишь кусочек, причем не самый большой. Любите жизнь. Свои ноги и руки, возможность видеть и слышать, просыпаться не под пулями, заниматься сексом, строить планы, иметь ресурсы сходить в кофейню. У многих людей этого нет. А у вас – есть.
Ваша жизнь – это территория, на которой правила устанавливаете вы. И только вы. Помните об этом.
Дружите с собой,
поддерживайте себя,
не изменяйте себе,
берегите себя.
Разбираться с проблемой треугольника должен тот, кто его устроил.
Самое важное – помните, что наши чувства не являются нашей характеристикой. Это лишь реакции на то, что происходит, на то, что с нами делают. Поэтому все они нужны, важны и помогают нам в защите себя.
Лучшее, что вы можете сделать для себя, – подружиться со своими страхами, которые гонят вас в это стойло, и начать смотреть на людей и происходящее прямо, а не через цветные стеклышки. Да, сперва будет не очень, но итоговый результат стоит того.
Дайте вашим отношениями, себе и любимому человеку быть теми, кто вы есть. И настанет счастье.
Удивительно… У нас с тобой почти ничего еще не было, но почему-то ты стал роднее самых близких и давних друзей. Это не описать словами, это что-то большее, чем любовь и привязанность, что-то, что выше условностей и правил.
Вообще из любви, кстати, сделали удобный повод для объяснения любых странных поступков, а порою и откровенного безумства. Страдаешь годами по оставившему тебя мудаку? – Ну а как, любовь же. Преследуешь кого-то? – Что ж поделаешь, такое сильное чувство. Живешь в атмосфере унижений, страданий? – Любовь, как известно, зла. Шагаешь с крыши или пьешь яд? – Ну а как еще, без любимого человека свет не мил.
Когда-то мы жили в горах. Эти горы косматыми псами лежали у ног. Эти горы давно уже стали ручными, таская беспокойную кладь наших жилищ, наших войн, наших песен. Наши костры опалили им шерсть.
Когда-то мы жили в горах. Тучи овец покрывали цветущие склоны. Ручьи — стремительные, пенистые, белые, как нож и ярость, — огибали тяжелые, мокрые валуны. Солнце плавилось на крепких армянских затылках. В кустах блуждали тени, пугая осторожных.
Шли годы, взвалив на плечи тяжесть расплавленного солнца, обмахиваясь местными журналами, замедляя шаги, чтобы купить эскимо. Шли годы…
Когда-то мы жили в горах. Теперь мы населяем кооперативы…
Вчера позвонил мой дядя Арменак:
— Приходи ко мне на день рождения. Я родился — завтра. Не придешь — обижусь и ударю… К моему приходу гости были в сборе.
— Четыре года тебя не видел, — обрадовался дядя Арменак, — прямо соскучился!
— Одиннадцать лет тебя не видел, — подхватил дядя Ашот, — ужасно соскучился!
— Первый раз тебя вижу, — шагнул ко мне дядя Хорен, — безумно соскучился.
Тут все зарыдали, а я пошел на кухню. Мне хотелось обнять тетушку Сирануш.
Тридцать лет назад Арменак похитил ее из дома старого Беглара. Вот как было дело.
Арменак подъехал к дому Терматеузовых на рыжем скакуне. Там он прислонил скакуна к забору и воскликнул:
— Беглар Фомич! У меня есть дело к тебе! Был звонкий июньский полдень. Беглар Фомич вышел на крыльцо и гневно спросил:
— Не собираешься ли ты похитить мою единственную дочь?
— Я не против, — согласился дядя.
— Кто ее тебе рекомендовал?
— Саркис рекомендовал.
— И ты решил ее украсть? Дядя кивнул.
— Твердо решил?
— Твердо.
Старик хлопнул в ладоши. Немедленно появилась Сирануш Бегларовна Терматеузова. Она подняла лицо, и в мире сразу же утвердилось ненастье ее темных глаз. Неудержимо хлынул ливень ее волос. Побежденное солнце отступило в заросли ежевики.
— Желаю вам счастья, — произнес Беглар, — не задерживайтесь. Погоню вышлю минут через сорок.
Мои сыновья как раз вернутся из бани. Думаю, они захотят тебя убить.
— Естественно, — кивнул Арменак. Он шагнул к забору. Но тут выяснилось, что скакун околел.
— Ничего, — сказал Беглар Фомич, — я дам тебе мой велосипед.
Арменак посадил заплаканную Сирануш на раму дорожного велосипеда. Затем сказал, обращаясь к Беглару:
— Хотелось бы, отец, чтобы погоня выглядела нормально. Пусть наденут чистые рубахи. Знаю я твоих сыновей. Не пришлось бы краснеть за этих ребят.
— Езжай и не беспокойся, — заверил старик, — погоню я организую.
— Мы ждем их в шашлычной на горе. Арменак и Сирануш растворились в облаке пыли. Через полчаса они сидели в шашлычной.
Еще через полчаса распахнулись двери и ворвались братья Терматеузовы. Они были в темных костюмах и чистых сорочках. Косматые папахи дымились на их беспутных головах. От бешеных криков на стенах возникали подпалины.
— О, шакал! — крикнул старший, Арам. — Ты похитил нашу единственную сестру! Ты умрешь! Эй, кто там поближе, убейте его!
— Пгоклятье, — грассируя сказал младший, Леван, — извините меня. Я оставил наше гужье в багажнике такси.
— Хорошо, что я записал номер машины, — успокоил средний, Гиго.
— Но мы любим друг друга! — воскликнула Сирануш.
— Вот как? — удивился Арам. — Это меняет дело.
— Тем более что ружье мы потеряли, — добавил Гиго.
— Можно и пгидушить, — сказал Леван.
— Лучше выпьем, — миролюбиво предложил Арменак…
С тех пор они не разлучались…
Я обнял тетушку и спросил:
— Как здоровье?
— Хвораю, — ответила тетушка Сирануш. — Надо бы в поликлинику заглянуть.
— Ты загляни в собственный паспорт, — отозвался грубиян Арменак. И добавил: — Там все написано…
Между тем гости уселись за стол. В центре мерцало хоккейное поле студня. Алою розой цвела ветчина. Замысловатый узор винегрета опровергал геометрическую простоту сыров и масел. Напластования колбас внушали мысль об их зловещей предыстории. Доспехи селедок тускло отражали лучи немецких бра.
Дядя Хорен поднял бокал. Все затихли.
— Я рад, что мы вместе, — сказал он, — это прекрасно! Армянам давно уже пора сплотиться. Конечно, все народы равны. И белые, и желтые, и краснокожие… И эти… Как их? Ну? Помесь белого с негром?
— Мулы, мулы, — подсказал грамотей Ашот.
— Да, и мулы, — продолжал Хорен, — и мулы. И все-таки армяне — особый народ! Если мы сплотимся, все будут уважать нас, даже грузины. Так выпьем же за нашу родину! За наши горы!..
Дядя Хорен прожил трудную жизнь. До войны он где-то заведовал снабжением. Потом обнаружилась растрата — миллион.
Суд продолжался месяц.
— Вы приговорены, — торжественно огласил судья, — к исключительной мере наказания — расстрелу!
— Вай! — закричал дядя Хорен и упал на пол.
— Извините, — улыбнулся судья, — я пошутил. Десять суток условно…
Старея, дядя Хорен любил рассказывать, как он пострадал в тяжелые годы ежовщины…
За столом было шумно. Винные пятна уподобляли скатерть географической карте. Оползни тарелок грозили катастрофой. В дрожащих руинах студня белели окурки.
Дядя Ашот поднял бокал и воскликнул:
— Выпьем за нашего отца! Помните, какой это был мудрый человек?! Помните, как он бил нас вожжами?!
Вдруг дядя Арменак хлопнул себя по животу. Затем он лягнул ногой полированный сервант. Начались танцы!
Дядя Хорен повернулся ко мне и сказал:
— Мало водки. Ты самый юный. Иди в гастроном.
— А далеко? — спрашиваю.
— Туда — два квартала и обратно — примерно столько же.
Я вышел на улицу, оставляя за спиной раскаты хорового пения и танцевальный гул. Ощущение было такое, словно двести человек разом примеряют галоши…
Через пятнадцать минут я вернулся. К дядиному жилищу съезжались пожарные машины. На балконах стояли любопытные.
Из окон четвертого этажа шел дым, растворяясь в голубом пространстве неба.
Распахнулась парадная дверь. Милиционеры вывели под руки дядю Арменака.
Заметив меня, дядя оживился.
— Армянам давно пора сплотиться! — воскликнул дядя.
И шагнул в мою сторону.
Но милиционеры крепко держали его. Они вели моего дядю к автомобилю с решетками на окнах. Дверца захлопнулась. Машина скрылась за поворотом…
Тетушка Сирануш рассказала мне, что произошло. Оказывается, дядя предложил развести костер и зажарить шашлык.
— Ты изгадишь паркет, — остановила его Сирануш.
— У меня есть в портфеле немного кровельного железа, — сказал дядя Хорен.
— Неси его сюда, — приказал мой дядя, оглядывая финский гарнитур…
Когда-то мы жили в горах. Они бродили табунами вдоль южных границ России. Мы приучили их к неволе, к ярму. Мы не разлюбили их. Но эта любовь осталась только в песнях.
Когда-то мы были чернее. Целыми днями валялись мы на берегу Севана. А завидев красивую девушку, писали щепкой на животе слова любви.
Когда-то мы скакали верхом. А сейчас плещемся в троллейбусных заводях. И спим на ходу.
Когда-то мы спускались в погреб. А сейчас бежим в гастроном.
Мы предпочли горам — крутые склоны новостроек.
Мы обижаем жен и разводим костры на паркете.
НО КОГДА-ТО МЫ ЖИЛИ В ГОРАХ!
Я живу на самой прекрасной улице на свете (Теряна), в самом солнечном и поэтичном городе на земле (Ереване), и у меня самые лучшие соседи (Марк Григорян, Малхаз, Артем Ерканян и многие другие)!
Сегодня я познакомилась с соседом…Мы 20 лет живем рядом, наши балконы разделяют какие-то 2-2.5 метра, знаем друг друга только в лицо, и будучи не очень любопытными людьми, не знаем друг о друге ровным счетом ничего.
А сосед мой оказался талантливым писателем, причем довольно-таки известным как в Армении, так и в России.
И начала я знакомство с очень красивого рассказа — «Любовники». Читайте и не будьте безразличными НИКОГДА!
Я знал, что она охотилась за мной.
Роман Шубин
Когда Рита и я стали любовниками, Рита сказала:
— Ну и что? Мы же никому ничего плохого не делаем…
И я тогда согласился. И тогда как раз наступил ноябрь. И когда наступил ноябрь, началась настоящая осень и пошли дожди. Дождь моросил почти круглосуточно, пахло мокрыми листьями и почему-то эклерами. Люди жили, ели эклеры и смотрели, как умирает осень. В декабре было точно так же, но запах эклеров почему-то куда-то исчез, появились совсем другие запахи, а потом и наступил Новый год. Ничего особенного. Просто встретили Полночь, Лола, Давид, Артур и я. Посидели еще немного и где-то через полчаса пошли спать. Не доев «оливье», не допив шампанское, не досмотрев обязательный новогодний концерт по телевизору. Просто заснули. И у нас с Лолой секса не было. Хотя и вроде намечался. А вообще-то очень давно не было секса у нас с Лолой.
Вычитал пару дней назад шутку «Первые десять лет мужчина с женщиной — супруги, следующие десять — брат с сестрой, а потом — две сестры». Улыбнулся: с Лолой мы женаты уже пятнадцать лет.
В новогоднюю ночь снег так и не пошел, как все предполагали и ждали. Был только дождь с туманом, было тепло, и казалось, что осень снова возвращается, и так никогда и не умрет. Но осень все же умерла — ей уже некуда было деться, хоть снег так и не пошел. Просто однажды мы поняли, что осени нет, и это было где-то в середине зимы. Надо же было такому случиться, что зима 2010 года окажется бесснежной, думал я. Все время туман, дожди. У взрослых и, особенно, у детей было чувство, что их обманули со снегом, но уже ничего невозможно было поделать. Старики говорили, что раньше, очень давно бесснежные зимы не были редкостью. Видимо, на самом деле все возвращается на круги. И в природе, и в человеческой жизни наблюдается цикличность, подумал я, возвращаясь домой, и понадеялся в душе, что все-таки жизнь — это не просто заколдованный круг, из которого нет выхода, а спираль. Очень понадеялся.
Я возвращался домой. Я думал о том, что очень хочется поесть, и еще о старости. Мне было тридцать пять лет, и я вдруг подумал о старости, вернее, о том, что молодость прошла… В воздухе пахло мандаринами, как напоминание о новогодних праздниках, и еще сигаретным дымом. Сигаретный дым пропитал все: одежду, тело, душу, мысли. Пачка уходила за пачкой уже автоматически, и лишь слышно было иногда, как кто-то очень тихо взывает о помощи, выстукивая отчаянное SOS, и это было сердце™ Но бросать курить не хотел, хоть и понимал, что это — медленная смерть. А может, я хотел умереть? Может, потому Лола мне и сказала, что я никого не люблю и не любил никогда в своей жизни. Что я эгоист. И заплакала. Она вообще в последнее время много плакала. И я чувствовал себя виноватым. Лола очень хорошо могла делать так, чтоб я чувствовал себя все время виноватым…
Я возвращался домой. Куртка, шарф, на плече — ноутбук. В одном кармане мобильник, в другом — сигареты, два конских каштана, ключи с брелком в виде обезьянки.
Моросил дождь. Так бывает: ни о чем конкретном не думал. Голова была легка, в сердце не колотило, и даже не хотелось закуривать. Хотелось, чтоб пошел снег. Хотелось запаха снега, а не этого вечного запаха осени, перемешанного с вечным запахом весны. И еще хотелось кушать, но я знал, что аппетит я себе всегда сумею испортить чашкой кофе и сигаретами. Сразу же подумал о фильме «Кофе и сигареты» Джармуша, потом подумал, что надо просмотреть фильмы в папке «Новое» (фильмы, скачанные недавно из Интернета и еще не просмотренные). Но на это, видимо, не будет времени ни сегодня, ни завтра. Я работал системным администратором в большой компании интернет-связи.
Теперь я возвращался домой, и, конечно, опять было чувство вины. Ибо я два дня провел с любовницей — слово-то какое плохое! — моей любовью, с Ритой, которую действительно любил. Я сказал Лоле, что уезжаю на два дня к своему другупоэту (тот преподавал в провинциальном городке Верно, где был маленький университет), а сам поехал в курортный поселок Дорми. Поехал на рейсовом автобусе, чтобы провести два неполных дня с Ритой.
Когда Рита появилась в моей жизни, я понял, что взошло солнце. Когда Рита появилась в моей жизни, все зацвело, задышало™
Был рюкзак с ноутбуком за плечом, куртка, длинный белый шарф. Когда автобус, запыхтев, остановился, я, закуривая, вступил на мокрый асфальт и удивился чистоте здешнего воздуха. Курортный поселок был высоко в горах и теперь утопал в тумане. Я обогнул угол улицы и оказался на площади, круглой как пузырь, где был памятник какому-то полководцу. Было еще утро. В воздухе пахло моросящим дождем и свежеиспеченным хлебом. И то и другое возбуждало аппетит. На противоположной стороне площади виднелась еле заметная от тумана вывеска: «Бистро». Я перешел площадь по диагонали и вошел в бистро.
— Чашка кофе, сигареты «Винстон», булочка с вишневой начинкой.
Рюкзак с ноутбуком, куртку, длинный белый шарф положил на стул рядом.
— Вы, кажется, не местный? Могу я чем-нибудь вам помочь?
— Вы правы, я буквально пятнадцать минут назад появился в вашем городе. И помощь, признаюсь, мне не помешает.
— Что я могу для вас сделать? Вы надолго к нам?
— Это пока неизвестно. Однако я бы хотел снять квартиру, а не номер в гостинице. Сами знаете, цены нынче высокие.
— Я достану вам парочку адресов, посмотрите, какой подойдет.
— Очень хорошо. Вы очень добры. И кофе у вас очень вкусный.
— Да не за что! А что вы будете делать в нашем городе? Зачем вы вообще приехали?
— Простите, а вы не работаете, случайно, в секретных службах?
— Нет… Простите, что был навязчив.
—Не обижайтесь. Понимаете, трудно ответить на вопрос, почему я приехал в ваш город. Наверное, потому, что в вашем городе я еще не был.
— Неужели вы бывали во всех других городах мира?— на лице официанта отобразилось восхищение.
— Почти, — ответил я с улыбкой, но это было вранье. — А у вас в городе всегда такие туманы?
— Нет. Только в этом году что-то много туманов, дождей, а снега пока еще не было. И туристов совсем мало.
— Думаете, глобальное потепление?
— Хрен его знает, — честно ответил официант.
В бистро зашли молодая девушка и парень, и официант, извинившись, подошел к новым посетителям. Наверное, официант этот был ко всем посетителям столь же предупредителен.
Девушка и парень были грустны; кажется, девушка недавно плакала. Они явно хотели, чтоб их оставили в покое, однако официант все вертелся вокруг их столика и, кажется, надоедал с вопросами. Надо было его позвать, а то из-за него девушка и парень окончательно могут поссориться, — подумал я.
— Вы не подскажете, какое сегодня число?
—Простите?
— Какое сегодня число?
— Вы не знаете, какое сегодня число?
— Нет. Вас это очень удивляет?
— Признаюсь, да. Сегодня суббота, пятнадцатое число.
— Большое спасибо.
— И это все?
— Да, все замечательно.
— Что замечательно?
— Что сегодня такой день: суббота, пятнадцатое число. Разве это не прекрасно?
— Не знаю. — Официант был явно озадачен.
—Вот вам деньги за кофе и булочку. Я зайду к вам через час. Вы не забудете, что обещали мне дать два адреса, где сдают в аренду квартиры?
— Конечно, нет!
— Вот и отлично. И оставьте этих молодых в покое; им хочется побыть вдвоем.
— Слушаюсь!
Туман по-прежнему разгуливал по улочкам курортного поселка, и в воздухе было очень тихо. Голоса птиц. Влажность. Сигаретный дым.
Я погулял по поселку и опять вернулся в бистро.
— Признаться, не очень повезло, — сказал официант.
— Совсем нет квартир?
— Все занято. А я еще жаловался, что туристов в этом году мало.
— Очень плохо.
— Но есть один домик. Не знаю, подойдет он вам или нет?
— Какой домик?
—Если проехать по этой дороге в гору километров пять, вы найдете почти у вершины горы двухэтажный домик. Он построен для Дома отдыха, который находится чуть ниже. Теперь он пустует. Менеджер Дома отдыха сказала, что возьмет недорого. Вас это устроит?
— Вполне!
И официант назвал цену. И сообщил номер телефона менеджера Дома отдыха. Менеджера звали Лена.
Расстояние в пять километров прошел за час с лишним. Недавно асфальтированная дорога все время поднималась вверх, поворот за поворотом. Дышалось с трудом (все же надо бросать курить!); остаток пути прошел с менеджером, которую звали Лена; она оказалась очень худой женщиной под пятьдесят, которая без конца курила дешевые сигареты.
Домик был зеленый с белой крышей, белыми окнами, белой дверью. Лена показывала: «Холодная, горячая вода, газовая плита; туалет-ванная отдельно.» Менеджер Лена ушла, объяснив напоследок, как включить отопление.
Я рухнул в кресло в холле, на первом этаже, конечно же, закурил, достал свой старый и очень родной мобильник (дедушка по нынешним временам) — «SIEMENS ME4» — и написал короткое эсэмэс:
«Домик на горе. Пять километров от центра. Найдешь. Тут всего одна дорога на гору».
И Рита приехала. На своем «ниссане». У Риты был белый «ниссан», и я к этой мысли никак и никогда не мог привыкнуть. У меня у самого машины нет, потому что я не хочу иметь машину. В ней просто нет необходимости, да и слишком много нервов и денег отнимает она. И я часто с сожалением смотрю на своих приятелей, которые, кажется, продали себя в рабство машине (где достать по дешевке зимние покрышки, как припарковаться, когда свозить машину в сервис, ибо что-то где-то в ней стучит). Они мне, по меньшей мере, смешны, и я постепенно убеждаюсь в мысли, что смыслом жизни моих приятелей является машина. Ведь о машине они заботятся больше, чем о своих собственных детях.
Когда Рита приехала, пошел дождь. И мы весь день остались дома. Только к ночи небо очистилось, и мы вышли погулять вокруг дома и посмотреть на звездное небо. Оно было удивительное здесь, и Рита призналась, что никогда раньше не видела такого неба. И поблагодарила меня за эти звезды. Мы гуляли круг за кругом вокруг дома и смотрели на звезды.
Когда Рита приехала, мы занялись любовью, потом решили выпить кофе, а потом подумать об обеде. Я сидел на табурете в кухне у стола и смотрел, как Рита готовит кофе.
— Ты выглядишь как-то неважно, ты знаешь это?
— Нет. Не знаю. И как я выгляжу?
— Устало.
— Пройдет. На работе много дел.
— Ты думаешь дело в этом?
— А ты?
— Я думаю, дело во мне. Тебя утомляет и истощает двойная жизнь, которую ты ведешь.
— Что ты имеешь в виду?
— У тебя любовница, забыл? И ты ведешь двойную жизнь. Это тебя и истощает.
— Просто на работе много дел, Рита.
Рита посмотрела на меня.
— Прогони меня, когда почувствуешь, что больше не можешь вынести. Вынести меня.
— Ты говоришь глупости.
— Обещаешь, что прогонишь меня, когда я тебе надоем?
— Спасибо. А теперь давай пить кофе, и я потом измерю тебе давление.
—Может, все же наоборот?
— Не учи меня, — рассмеялась она.
Давление мое оказалось на удивление в норме, и мы решили заказать на обед (или на ужин?) жареных цыплят. Я позвонил Лене, и она сказала, что нам не надо спускаться в столовую Дома отдыха, что все принесут к нам наверх, и тогда я и попросил жареных цыплят.
— Только вино вам лучше купить из магазина, а то у нас очень дорого, — сказала Лена.
— Спасибо большое за совет. Пускай рассыльный, который принесет нам цыплят, купит две бутылки вина и сигареты «Винстон», я дам ему денег.
— Хорошо. Все будет сделано.
Вечером, когда дождь перестал, мы вышли погулять и смотреть на звезды. Тогда Рита и сказала, что никогда в жизни не видела такого звездного неба.
Ночью мы опять занимались любовью, потом еще занимались любовью, и заснули под утро. Но я, как обычно, встал в восемь тридцать. Я вышел на веранду пить кофе. Тяжелые тучи с утра нависли над долиной и теперь сплошной темно-серой массой двигались на северо-восток и упирались в гору, цепляясь за вершину и обволакивая ее. Потом задул ветер, и неожиданно заморосил дождь. Было холодно, и слышны были голоса птиц из леса, что был позади дома. А вообще было очень тихо, непривычно тихо; лишь иногда доносился далекий гул какой-то машины, едущей, вероятно, из Теофиля к Озеру (или обратно). Но этот гул очень быстро исчезал, и воцарялась прежняя тишина. Дом был двухэтажный. Деревянная лестница, вела из первого этажа, где были спальня, кухня и столовая, на второй этаж, где были еще две спальни. Ступени лестницы скрипели, когда поднимались по ним, и это придавало особую романтичность и какой-то особый уют. Домик этот был на вершине холма, обросшего лесом, и из окон его открывается вид на долину внизу, гору вдали, о которую упирались теперь тучи.
Дождь перестал так же неожиданно, как и начался, и из-за оборванных ветром туч выглянуло солнце, и улыбнулось. Другое солнце вышло из дома на порог и, щуря глаза от яркого света, посмотрело на чашку кофе, сигареты и пепельницу, улыбнулось и сказало:
—Привет! Как ты спал?
И я почувствовал себя очень счастливым.
У Риты были черные волосы, чуть высветленные с макушки, миндалевидные карие глаза и овальное лицо с дерзкими ямочками на щеках. Глаза ее искрились, хоть и видно было, что часто в них может быть грусть. Она была среднего роста, отлично сложена. На ней были длинный свитер, колготки и спортивные туфли. Движения ее были медленны, не суетливы, но уверенны. Она говорила быстро, но и понятно было, что над каждым словом она думает, каждое слово продумывает, а не просто тараторит, что придет в голову. Она была из тех девушек, которые нравятся мужчинам. Да, подумал я. Вокруг нее всегда были и будут мужчины. И тем не менее она всегда будет одинока. во всяком случае она всегда будет себя чувствовать одинокой. Господи! И чего таким женщинам не хватает? Но, видимо, всегда оказывается некто или нечто, что портит им жизнь, и они от этого бывают грустны. А иногда бывает так, как обычно складывается жизнь. Как известно, не очень весело. Ведь у многих складывается невесело. Я никогда не спрашивал, но наверняка у нее есть история или истории. У всех людей ведь есть истории. И каждый человек — это собрание историй, случаев. Каждый человек — это книга, которая пишется на протяжении всей жизни. И к концу жизни получается — полное собрание сочинений, историй. И вот с этой Книгой человек предстает перед Богом. Иногда эту Книгу пишет человек, иногда Книга эта пишется сама по себе. Глава за главой. Страница за страницей. У Бога, наверное, удивительная библиотека. Вот бы устроиться после смерти работать библиотекарем в этой библиотеке!
— Я сейчас налью себе кофе и вернусь к тебе.
— Хорошо.
Каждый раз, когда я смотрел на Риту, какой-то ком подкатывал к горлу. Я подумал об этом и потом попытался выяснить, отчего это происходит. Но так и не нашел ответа. Рита снова появилась на веранде с большой чашкой кофе и села мне на колени.
— Ты любишь кофе больше, чем меня?
— Скажем так: я вас люблю по-разному, — улыбнулся я.
— А разве можно любить по-разному?
— По-моему, только так и можно любить.
— Но тогда сердце становится общежитием каким-то.
— Я бы сказал, что сердце — большой бордель. Кого только там не бывает.
— Ты это специально так говоришь?
— А что такое?
— Ты же знаешь, что я бешусь, когда ты так говоришь.
— Ладно, не бесись. Я тебе вот что скажу: я люблю тебя больше, чем кофе.
— Вот с… ты сын! Я должна быть благодарна и счастлива от этого?
— Конечно, — рассмеялся я и поцеловал ее.
Днем к нам в гости пришла менеджер Лена. Почему-то стала о чем-то расспрашивать. Мы, смеясь, рассказали, что мы любовники, и предложили ей кофе. Менеджер Лена согласилась, и, когда мы пили кофе, она вдруг начала рассказывать свою историю:
— Мы не были знакомы. Просто каждое утро в течение нескольких лет видели друг друга на остановке, потом вместе садились в один и тот же троллейбус, доезжали до конечной остановки, в институт. Мы не здоровались, не общались, не разговаривали. Однажды зимой я простудила легкие. Месяц лежала. Выздоровела и снова в институт. Дошла до остановки. Он был там, как всегда. На его лице была тревога, а сам он был похудевший.
«Болела?» — спросил он меня.
«Да.»
И больше ничего.
Прошли годы. У меня замечательный муж, две дочки. Одна в Париже, другая здесь, обе учатся, у нас дружная семья. Недавно к нам приезжали гости из Америки. Как это у нас принято, повезли гостей на экскурсию к языческому храму Солнца, единственному, который остался у нас в стране после христианизации. Показали храм, выходим. И вдруг необъяснимое чувство охватывает меня. Необъяснимое, но знакомое. Ком в горле, сердце стучит все быстрее и быстрее. Спускаемся по лестницам. И вдруг вижу: по лестницам поднимается он, мой знакомый с остановки. Мы поравнялись.
«Муж?» — спросил он.
«Да», — ответила я.
И опять все. Это был наш второй и последний разговор. Кто знает, может, опять вот так встретимся когда-нибудь. Я узнала, что он стал крупным писателем…
Когда Лена ушла, Рита сказала:
— Знаешь, о чем я подумала?
— О чем?
— Что было бы, если бы мы так и не познакомились тогда, в тот день?..
— Я тоже об этом подумал только что™ Страшно, правда?
— Да, страшно™
Теперь мне казалось, что Рита всегда была. Что я ее знаю тысячу лет. А между тем — это случилось всего лишь в ноябре. Тогда Рита и сказала:
— Ну и что? Ведь мы никому ничего плохого не делаем™
Рита просто ворвалась в мою жизнь и пока еще оставалась там. И потом она часто в шутку или всерьез говорила, что давно «присмотрела» меня, что она «охотница» по своей натуре и она охотилась за мной.
— И я тебя заполучила!
—И натворила черт знает что!— пробормотал я, но все равно: с Ритой я чувствовал себя очень счастливым. Наверное, почему-то так бывает, что когда в твоей жизни появляются такие девушки, как Рита, ты и чувствуешь, что живешь. Живешь по-настоящему. Но они, такие, как Рита, вытворяют с твоим сердцем, что хотят, и оставляют след; таких, как Рита, ты потом помнишь всю жизнь. И я сказал:
— Заполучить меня было не так уж и трудно, не так ли? Я был уставший, разбитый, потерянный™ Я сразу же сдался™
— Пускай будет так, — улыбнулась Рита, — если тебя не смущает тот факт, что обычно мужчина охотится за женщиной. Ведь охотник именно мужчина. Так было испокон веков.
Теперь рассмеялся я:
—Времена изменились, моя любовь! Дикие охотники канули в Лету, уступив место амазонкам. Кстати, ты знаешь, что в истории, как и в моде, наблюдается некая цикличность. Вот мы и возвращаемся, наверное, к матриархату.
— Ведь вам, мужчинам, так удобнее, не так ли?
— Да, конечно™
Рита и я поднялись наверх, в спальню и, не раздеваясь, легли. Я закурил и обнял ее, и она уткнулась мне в плечо.
— Знаешь, какое мое настоящее первое литературное впечатление?— спросила она. — Это рассказ Мопассана.
— Странно, — сказал я. — Мопассан был твоим первым автором?
— Да нет, послушай. Ты не понял, почему литературное. Я прочла его один рассказ — он был последний в томике, — но последние две страницы были вырваны. Я была маленькой девочкой, и жили мы тогда в деревне. Книги я брала из местной деревенской библиотеки. Так вот. Последние две страницы были вырваны, и я не могла знать, чем закончилась история. Рассказ господина Мопассана мне очень понравился. И я не находила себе места. Мне очень хотелось узнать финал. А узнать не было возможности (во всяком случае, до тех пор, пока не закончатся летние месяцы каникул, и я приеду в город к родителям). И как ты думаешь, что я сделала?
— Не представляю, — сказал я, улыбнувшись.
—Все очень просто. Я сама закончила рассказ Мопассана. Так, как мне представлялось, закончил бы он.
— Умница моя!
— Да нет, дорогой. Все не так уж и просто. На следующий день я стала сомневаться, что великий Ги закончил бы рассказ именно таким образом. И я написала второй вариант. Потом через день — третий и так далее. Всего у меня получилось шесть вариантов. Но ни в одном я не могла быть уверенна. Мне все казалось, что Ги де Мопассан закончил рассказ по-иному.
— Хорошая история, — сказал я.
— Дорогой. Это еще не конец.
— ?
— Когда каникулы закончились, я вернулась в город, к родителям. Первое, что я сделала, пошла в городскую библиотеку и взяла томик рассказов Мопассана. Я не смогла дотерпеть до дому. Выйдя из библиотеки, я села на скамейку в парке (помнишь парк перед библиотекой?) и набросилась на последние две страницы. Я прочла и ничего не поняла. Я не верила своим глазам. Я перечитала еще раз эти две страницы и, прибежав домой, перечитала весь рассказ целиком. И я подумала (о, ты не представляешь, как напугала меня моя собственная мысль). Только не смейся!
— Не буду.
— Обещай, во всяком случае, что долго не будешь смеяться.
— Обещаю, родная. Так что же ты подумала?
— Короче говоря, мопассановская концовка мне не понравилась. Она мне показалась фальшивой. И я подумала, что мои варианты были намного лучше!
— Я обожаю тебя, — расхохотался я.
—Ну, не смейся! Я до сих пор этого стыжусь. Мне совестно от моей гордыни. Это грех. Но честное слово, мне мои шесть концовок показались лучше, чем у мэтра.
— А знаешь? Ничего плохого в этом нет. Помнишь, как говорил Чехов? Самое трудное — это начало и конец. Вот, наверное, Ги и оплошал с концовкой. А может, ему надоел рассказ, и он поскорее покончил с ним.
— Может быть. Ты прочтешь этот рассказ Мопассана?
— Нет.
— Почему?
— Не хочу.
— А ты когда-нибудь хотел стать писателем?
— Нет…
— Почему?
— Не хочу…
А потом пошел снег! Мы с Ритой знали, что в Теофиле снега нет, что он пошел только здесь, в Дорми, и порадовались тому, что приехали сюда.
— Одновременно хочется выйти погулять под снегом и остаться дома, смотреть из окна, как идет снег, — сказала Рита. — Что мы решим?
— Лучше остаться дома, — ответил я. — Ведь нам уже через три часа собираться обратно в Теофиль.
— А ты бы не мог не напоминать мне об этом каждую секунду?
— Ты о чем?
— Просто я хочу быть с тобой. И не хочу думать о том, что снова придется расстаться.
—Прости, больше не буду напоминать. А давай часто будем приезжать сюда. Согласна?
—Конечно, согласна, дорогой. Когда ты скажешь, когда прикажешь, когда намекнешь. Я приеду, прилечу, примчусь.
— Не говори так.
— Тебе не по себе? Почему ты так боишься моей любви?
— Почему ты решила, что я боюсь?— удивился я.
— Я это чувствую.
—Наверное, потому что я знаю, что не смогу удержать эту любовь. Наверное, это инстинкт самосохранения.
— Знаешь, что я скажу?— рассердилась Рита.
— Что?
— Иди ты в задницу со своими инстинктами! Когда же ты наконец-то научишься жить по-настоящему?! Ведь я делаю все для этого. Я отдала тебе всю себя! Посмотри: ни у кого нет такой любовницы, как у тебя. И ты меня трахаешь. Неужели ты не гордишься этим? Почему ты мучаешь себя глупыми сомнениями? Почему ты не живешь? Почему ты боишься жить?
— Почему ты сердишься?
— Иди в задницу!
Я рассмеялся:
— Как прикажешь, — и обнял Риту.
Когда начало темнеть, мы собрали вещи и, попрощавшись с менеджером Леной, поехали в Теофиль. Я — в машине Риты. Почти всю дорогу мы молчали. Было грустно думать, что через какие-нибудь полчаса мы расстанемся и каждый заживет своей жизнью. И будет опять неизвестно, когда снова удастся встретиться. Мы как бы были вместе и не вместе. О нас никто не знал. И после каждого раза, каждой встречи казалось, что это было не с нами, что это был сон. Мой сон назывался Рита. Рита высадила меня на площади Франции и уехала. Я теперь возвращался домой. Я часто думал: почему мужчины возвращаются домой? И не находил ответа. Только догадки. Тем более что бывает, что мужчина не возвращается. И тогда все рушится, все идет коту под хвост. Может, из боязни все разрушить мужчина и возвращается домой? Не знаю.
Заморосил опять дождик. И опять запахло мандаринами. И я поднял воротник пальто. Я позвонил в дверь и посмотрел на часы: двадцать один тридцать.
— Привет, вот и я.
— Привет. Ты как раз к ужину. Раздевайся, помой руки. Давид и Артур приготовили сюрприз тебе.
— Как? Я? Нет, я не могу, — Он помолчал. — У меня нет таких способностей.
— О, это совсем не так, — последовал быстрый ответ, в котором на сей раз слышался сарказм. — Ты уже показал себя в высшей степени способным даже за то короткое время, что мы провели вместе. Кроме того, за свою жизнь ты очень много судил. Ты судил поступки и даже мотивы, движущие другими людьми, как будто действительно знал, что ими движет. Ты судил цвет кожи, язык тела и его запах. Ты судил историю и взаимоотношения людей. Ты судил даже ценность человеческой жизни согласно своей собственной концепции прекрасного. По всем статьям, ты весьма опытен в подобного рода деятельности.
Мак чувствовал, как лицо его заливает краска стыда. Он вынужден был признать, что действительно в свое время судил немало. Но разве этим он сколько-нибудь отличался от других? Кто не составил бы суждения о других по тому, как они влияют на нас? И этот эгоцентричный взгляд на мир так у него и остался… Он поднял глаза и увидел, что она всматривается в него.
— Скажи мне, — попросила она, — если сможешь, на основании каких критериев ты выносишь свои суждения?
Мак попытался выдержать ее взгляд, но понял, что, когда она смотрит прямо в глаза, мысли у него расползаются и сохранять последовательное и ясное мышление он не в силах. Пришлось уставиться в темный угол пещеры, чтобы прийти в себя.
— Ничего такого, что имело бы смысл в данный момент, — наконец выдавил он. — Должен признать, что, когда я выносил свои суждения, я считал, что они вполне справедливы, но сейчас…
— Разумеется, считал. — Она произнесла это так, словно сообщала что-то обыденное, ни па секунду не заостряя внимания на его смущении. — Если ты судишь, требуется, чтобы ты ощущал свое превосходство над подсудимым. Что ж, сегодня тебе будет предоставлена возможность продемонстрировать свои способности в этом деле. Приступай, — произнесла она, похлопывая по спинке стула. — Я хочу, чтобы ты сел сюда. Прямо сейчас.
Мак неуверенно двинулся к ее стулу. С каждым шагом он как будто становился меньше… Или это она вместе со стулом делалась больше? Он так и не понял. Уселся на стул, ноги едва доставали до пола; он ощутил себя ребенком за массивным столом для взрослых.
— И о чем я буду судить? — спросил он, оборачиваясь, чтобы увидеть ее.
— Не о чем, — она помолчала и отошла к краю стола, — а кого.
Ощущение дискомфорта усиливалось, и сидеть на этом чрезмерно большом стуле было крайне неудобно. Какое право он имеет судить кого-то? Верно, он до какой-то степени виновен в том, что судил почти каждого, кого знал, и многих, кого не знал вовсе. Мак сознавал, что совершенно точно виновен в эгоцентризме. Все его суждения были поверхностными, основанными на внешних проявлениях и поступках, факты легко истолковывались в соответствии с его душевным состоянием, предвзятостью он подкреплял свое желание возвыситься над другими или ощутить защищенность или сопричастность.
И еще он понимал, что ему становится страшно.
— Твое воображение, — прервала она ход его мыслей, — в данный момент плохой помощник.
«Шутки кончились, Шерлок», — вот все, что он подумал, но вслух слабо прозвучало:
— Я действительно не могу этого сделать.
— Что ты можешь, а чего не можешь, еще предстоит выяснить, — ответила она с улыбкой. — И зовут меня не Шерлок.
Мак был рад, что темнота помогла скрыть смущение. Последовавшее затем молчание, кажется, длилось гораздо дольше тех нескольких секунд, которые в действительности потребовались ему, чтобы сформулировать и задать вопрос:
— Так кого же я должен судить?
— Бога, — он выдержала паузу, — и человеческую расу. — Она сказала таким тоном, будто эти слова ничего особенно не значили. Они просто слетели с языка, словно подобное она предлагала всем и каждому чуть ли не каждый день.
Мак был потрясен.
— Ты, наверное, меня разыгрываешь! — воскликнул он.
— А почему нет? Наверняка в мире много людей, которые, как ты полагаешь, заслуживают суда. По меньшей мере должно существовать несколько человек, виновных в причинении боли и страданий. Как насчет толстосумов, которые обирают бедняков? Как насчет тех, кто отправляет детей воевать? А мужья, которые бьют своих жен, а, Макензи? Или отцы, истязающие сыновей только для того, чтобы утишить собственную боль? Разве они не заслуживают суда?
Мак чувствовал, как неутоленный гнев снова поднимается из самых глубин его существа. Он придвинулся к спинке стула, пытаясь удержаться под наплывом образов, но почувствовал лишь, как самообладание покидает его. Мышцы живота окаменели, руки сжались в кулаки, дыхание сделалось мелким и отрывистым.
— А как начет того человека, который охотится за невинными маленькими девочками? Как быть с ним, Макензи? Этот человек виновен? Нужно ли его судить?
— Да! — закричал Мак. — Пусть горит в аду!
— Он виновен в твоей потере?
— Да!
— А его отец, человек, который превратил жизнь сына в кошмар, как быть с ним?
— Да, он тоже виновен!
— Как далеко мы зайдем, Макензи? Ведь это наследие изломанных душ тянется к самому Адаму, как же быть с ним? Да и зачем останавливаться? Как насчет Бога? Бог начал все это. Бог виноват?
Голова Мака шла кругом. Он вовсе не чувствовал себя судьей, скорее, сам был подсудимым.
Женщина была неумолима.
— Разве не на этом месте ты увяз, Макензи? Разве не это питает твою Великую Скорбь? Что Богу нельзя верить? Конечно же, такой отец, как ты, имеет право судить главного Отца!
И снова гнев всколыхнулся в нем, как раздутое пламя. Он хотел возмутиться, но она была права, и не было смысла это отрицать.
Она продолжала:
— Разве ты не жаловался, Макензи, что Господь предал тебя, предал твою Мисси? Что еще до Творения Бог знал, что однажды Мисси погибнет, но все равно создал мир? А затем позволил некой извращенной душе вырвать ее из твоих любящих объятий, когда ты был не в силах этому помешать. Разве Бог не виноват, Макензи?
Мак смотрел в пол, и противоречивые чувства раздирали его душу, Наконец он наставил на нее палец и произнес громче, чем намеревался:
— Да! Бог виноват!
— В таком случае, — произнесла она, — раз ты способен так легко судить Бога, ты, конечно, сможешь судить и весь мир. — Она произнесла это без всяких эмоций. — Ты должен выбрать двух своих детей, которые проведут вечность на новых Небесах Бога и на новой земле, но только двух.
— Что? — взорвался Мак, поворачиваясь к ней недоверчиво.
— И выбрать троих своих детей, которые проведут вечность в аду.
Мак не верил своим ушам, ему снова стало страшно.
— Макензи. — Ее голос сейчас звучал так же чарующе, как тогда, когда он услышал его в первый раз, — я всего лишь прошу тебя сделать то, что, по твоему разумению, делает Бог. Он знает всех, кто когда-либо существовал, и понимает их гораздо глубже и яснее, чем ты когда-нибудь поймешь своих детей. Он любит каждого в соответствии со своим пониманием того, что это его сын либо дочь. Ты считаешь, что он отправит большинство из них на вечные мучения, прочь от себя, лишив своей любви. Разве не так?
— Наверное, так. Я просто никогда не рассматривал этот вопрос с такой стороны. Я только полагал, что Бог каким-то образом может это сделать. Разговоры об аде всегда были просто отвлеченными разговорами, они не касались никого, кого я в действительности… — Мак колебался, понимая: то, что он сейчас скажет, будет звучать гадко, — …тех, кто меня по-настоящему заботит.
— В таком случае ты считаешь, что Богу это просто, а тебе нет? Давай, Макензи. Которых из пяти ты отправишь на вечные мучения? Вот Кейт постоянно с тобой пререкается. Она плохо к тебе относится, много раз говорила то, что тебя задевает. Наверное, она первый кандидат. Как насчет нее? Ты же судья, Макензи, ты должен выбирать.
— Я не хочу быть судьей, — сказал он, поднимаясь со стула.
Этого не могло быть на самом деле. Как можно требовать, чтобы он, Мак, выбирал из своих детей? Как он сможет приговорить Кейт или кого-то другого к вечности в аду только потому, что они согрешили против него. Даже если бы Кейт, Джош, Джон или Тайлер совершили какое-нибудь жуткое преступление, он и тогда не стал бы этого делать. Он не смог бы! Для него главным было не их поведение, а его любовь к ним.
— Я не могу этого сделать, — произнес он тихо.
— Ты должен, — ответила она.
— Я не могу этого сделать, — повторил он громче и с большим жаром.
— Ты должен, — повторила она еще более мягким голосом.
— Я… не стану… этого… делать! — прокричал Мак, и кровь в нем вскипела.
— Ты должен, — прошептала она.
— Я не могу. Не могу. И не стану! — На этот раз из него выплеснулись слова и чувства. Женщина же просто стояла и ждала. Наконец он поднял на нее умоляющий взгляд, — Можно мне пойти вместо них? Если нужно кого-то обречь на вечные муки, почему не меня? — Он упал к ее ногам, плача. — Прошу, пустите меня вместо детей, пожалуйста, я буду счастлив… Прошу вас, умоляю. Пустите меня… Пожалуйста…
— Макензи, Макензи, — прошептала она, и ее слова были как плеск прохладной воды в знойный день. Ее руки нежно коснулись его щек, и она подняла его с колен. Глядя сквозь пелену слез, он видел на ее лице сияющую улыбку. — Теперь ты говоришь как Иисус. Ты правильно судил.
«Маленький принц» — это кладезь мудрости. Я собрала для вас несколько вдохновляющих цитат из этого произведения. Они помогут вам задуматься о многих важных вещах в жизни.
«Маленький принц» – легендарное произведение французского писателя Антуана де Сент-Экзюпери. Эта детская сказка для взрослых была впервые опубликована в 1943 году, с тех пор в мире нет человека, который бы не знал ее главного героя – мальчика с золотыми волосами.
Мудрая и «человечная» сказка-притча, в которой просто и проникновенно говорится о самом важном: о дружбе и любви, о долге и верности, о красоте и нетерпимости к злу.
«Все мы родом из детства», – напоминает великий француз и знакомит нас с самым загадочным и трогательным героем мировой литературы.
В аллегорическом повествовании Антуана де Сент-Экзюпери планета – это душа, внутренний мир человека, а дурная трава – его плохие мысли, поступки и привычки. От семян «дурной травы» следует избавляться немедленно, пока она не пустила корни, не стала чертой характера и не разрушила личность. Ведь если планета очень маленькая, а баобабов очень много, они разорвут её на клочки.
«Должна же я стерпеть двух-трёх гусениц, если хочу познакомиться с бабочками»
Зорко одно лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь.
Настоящая любовь начинается там, где ничего не ждут взамен.
Любить — это не значит смотреть друг на друга, любить — значит вместе смотреть в одном направлении.
Заслышав людские шаги, я всегда убегаю и прячусь. Но твоя походка позовет меня, точно музыка, и я выйду из своего убежища. И потом — смотри! Видишь, вон там, в полях, зреет пшеница? Я не ем хлеба. Колосья мне не нужны. Пшеничные поля ни о чем мне не говорят. И это грустно! Но у тебя золотые волосы. И как чудесно будет, когда ты меня приручишь! Золотая пшеница станет напоминать мне тебя. И я полюблю шелест колосьев на ветру…
«Люди забираются в скорые поезда, но они сами не понимают, чего они ищут, — сказал Маленький принц, — поэтому они не знают покоя, бросаются то в одну сторону, а то в другую… И все напрасно… Глаза слепы. Искать надо сердцем».
Не смешивай любовь с жаждой завладеть, которая приносит столько мучений. Вопреки общепринятому мнению, любовь не причиняет мук. Мучает инстинкт собственности.
Любимый цветок — это в первую очередь отказ от всех остальных цветов.
Если ты любишь без надежды на взаимность, молчи о своей любви. В тишине она сделается плодоносной.
Разлука научит тебя любить по-настоящему.
— Если хочешь, чтобы у тебя был друг, приручи меня!
— А что для этого надо делать? — спросил Маленький принц.
— Надо запастись терпением, — ответил Лис. — Сперва сядь вон там, поодаль, на траву. Вот так. Я буду на тебя искоса поглядывать, а ты молчи. <…> Но с каждым днем садись немного ближе…
А где же люди? — вновь заговорил наконец Маленький принц. — В пустыне все-таки одиноко…
— Среди людей тоже одиноко, — заметила змея.
Хоть человеческая жизнь дороже всего на свете, но мы всегда поступаем так, словно в мире существует нечто еще более ценное, чем человеческая жизнь… Но что?
Ты живешь в своих поступках, а не в теле. Ты — это твои действия, и нет другого тебя.
Себя судить куда труднее, чем других. Если ты сумеешь правильно судить себя, значит, ты поистине мудр.
Когда мы осмыслим свою роль на земле, пусть самую скромную и незаметную, тогда лишь мы будем счастливы.
Ты ищешь смысла в жизни; но единственный ее смысл в том, чтобы ты наконец сбылся.
Горюют всегда об одном — о времени, которое ушло, ничего по себе не оставив, о даром ушедших днях.
У людей уже не хватает времени, чтобы что-либо узнавать. Они покупают вещи готовыми в магазинах. Но ведь нет таких магазинов, где торговали бы друзьями, и поэтому люди больше не имеют друзей.
Мой друг никогда мне ничего не объяснял. Может быть, он думал, что я такой же, как он.
Это очень печально, когда забывают друзей. Не у всякого был друг. И я боюсь стать таким, как взрослые, которым ничто не интересно, кроме цифр.
Хорошо иметь друга, даже если тебе скоро помирать.
Ты для меня пока всего лишь маленький мальчик, точно такой же, как сто тысяч других мальчиков. И ты мне не нужен. И я тебе тоже не нужен. Я для тебя всего только лисица, точно такая же, как сто тысяч других лисиц. Но, если ты меня приручишь, мы станем нужны друг другу. Ты будешь для меня единственным в целом свете. И я буду для тебя один в целом свете…
Дружбу я узнаю по отсутствию разочарований, истинную любовь — по невозможности быть обиженным.
Таким был прежде мой Лис. Он ничем не отличался от ста тысяч других лисиц. Но я с ним подружился, и теперь он — единственный в целом свете.
Մարմնովս սահող տաք յուղի շիթը մի պահ ինձ կտրեց իրականությունից: Հեռվից լսվող ձայնի երանգները անզուսպ թափանցեցին ուղեղիս մեջ և ինչ-որ անսովոր հպումով ինձ վերցրեցին ու տարան:
-Դու ինձ սովորաբար հյուր ես գալիս միայն այն պահերին, երբ շատ դժվար է լինում: ՀԵս շատ լավ հիշու,մ եմ մեր առաջին հանդիպումը: Հիշում եմ երկար 40 ժամեր, ինչ-որ տարօրինակ միջավայր, որտեղ աջից-ձախից սեղմում էին,սեղմում էին վերև-ներքև, հետ-առաջ….9 ամիս շարունակ տաքուկ տարածքը նեղ էր ու միակ ցանկությունը դուրս պոկվելն էր: Եվ վերջապես, Ազատությու՜ն:
-Ձեր աչքը լույս լինի: Ձեր երեխան ծնվեց:
Տարածքը լցված էր երջանկությամբ,հոգատարությամբ, կաթի հետ սեր էր հորդում ու դառնում էր ծիծաղ, ժպիտ, թոթովանք…
-Ես շատ լավ եմ հիշում, ես կողքիդ էի:
-Այո՛, դու կողքիս էիր: Հետո, երբ առաջին ատամս հայտնվեց, իսկ ես դեռ նոր էի կարողանում նստել, եկավ այն ճակատագրական պահը, երբ ես պիտի իմ կյանքի առաջին լուրջ ընտրությունը կատարեի: Այն էլ ինչ ընտրություն…
-Դու իհարկե ինձ չլսեցիր այդ պահին…
-Այո, ես քեզ չլսեցի, քանի որ չկար ավելի մեծ ուրախություն,քան իմ ծնողների, իրենց երեխային բժիշկ տեսնելու երազանքը իրագործելը: Ու ես ձեռքս մեկնեցի բժշկական ֆոնենդոսկոպին: Ու առաջին քայլն արված էր…
-Այո, բժիշկ, հիվանդներ, հոգատարություն, …բայց դա քո ճանապարհը չէր: Հետո, երեք տարի անց հանդիպեցինք հիվանդանոցում: Դու դեռ փոքր էիր բժիշկ դառնալու համար, բայց կողքիդ անդադար գնացող-եկող բժիշկներ էին: Ես քեզ հյուր եկա, երբ ընկերոջդ սենյակի լույսը վառ թողեցին:
-Դա էլ եմ հիշում: Երբ նրան տարան կողքի սենյակ, իրարանցում էր ու բոլորը լացում էին: Հետո լույսը վառ թողեցին: Այդպես էր ընդունված:
Մենք վեց հոգի էինք սենյակում: Առաջինը այն տղան էր, իմ նոր ընկերը, որը դեռ նոր էր սովորել քայլել: Ես նրան գիրք էի նվիրել և խնդրել էր, որ միշտ իմ կողքին լինի: Բայց նա հեռացավ…Ինձ լքեցին նաև մյուս հինգը, որոնց հետ ես երազանքներ էի կապել:
-Այո, ես և դու այդ օրը երկար խոսեցինք: Դու արդեն հասկացել էիր ինչ է կորուստը: Բայց դեռ չէիր հասկանում, թե ինչպես վարվել դրա հետ: Մեկ լացում էիր, մեկ ծիծաղում ու անդադար պատմում էիր, պատմում էիր, պատմում…
****
Հեռվից եկող ձայնը ընդհատեց զրույցը.
-Խորը շնչեք, արտաշնչեք, թուլացրեք ձեր միտքը: Պատկերացրեք ձեզ մանուկ հասակում, մոտեցեք այդ փոքրիկ երեխային, զգուշությամբ բռնեք նրա ձեռքը,շոյեք նրա գլուխը և ասեք. <<Ես քեզ սիրում եմ>>…
***
-Գիտես ինչ եմ հիշում, դու սիրահարվել էիր:
-Ա՜…ես էլ հիշեցի: Քունս կորցրել էի, խենթացել էի, ոտքերս կտրվել էին գետնից: Ես նույնիսկ մի բուռ մազ պոկեցի այն աղջկա գլխից, որը համարձակություն էր ունեցել նստելու իմ սիրած տղայի կողքին…
-Այո, շատ ծիծաղեցինք այդ օրը: Դու շատ համառ էիր և, միգուցե, առաջին անգամ հասկացել էիր, թե ինչ է սերը: Բայց չէիր հասկանում՝ ոնց վարվես դրա հետ, ոնց ապրես դրա հետ, ոնց սիրես: Դու միայն պատմում էիր, պատմում էիր, պատմում…
***
— Հանգիստ շնչեք, արտաշնչեք ,պատկերացրեք լույս ձեր սրտի խորքում և ավելի խորը գնացեք դեպի ձեր սիրտը, դեպի այդ լուսյը…գնացեք դեպի այդ լույսը…
***
-Դու դեռ այստեղ ես:
-Այո, ես քեզ հետ եմ
-Ինչ լավ է: Ես քեզ հասցրեցի կարոտել: Հիշում եմ մի օր, երբ կոնյակի և սիգարի մեջ թաղել էի երեկոս, Դու նորից ինձ հյուր եկար: Ես մրսում էի: Ծածկոցը գցեցիր ուսերիս ու ես քեզ երկար պատմեցի, որ կորցրել եմ կարոտս: Տարօրինակ է չէ՞, անտարբերություն: Անգամ մայրական բնազդը գնացել, մարել էր հեռվում ու միայն դատարկություն էր: Կարոտ, կարոտ: Ես այն նետել էի փողոց,մի ծանր մեքենա էր անցել դրա վրայով ու միայն ասվալտին դաջված յուղի հետք էր թողել: Հետքը մարմնի տեսք ուներ: Երբ բռնեցիր ձեռքս, ես զգացի այն ջերմությունը, կարոտն ու սերը, որ հորդում էր քեզանից: Հետո մենք երկար քրքջացինք, պարեցինք, խենթացանք և ես սիրո թևերի մեջ քուն մտա: Երբ ես լուսաբացին բակում հաչող շան ձայնից աչքերս բացեցի, հանկարծ հասկացա, որ ուզում եմ այդ շանը ներս բերել, սիրել ու խնամել նրան: Հանկարծ հասկացա, որ աշխարհում բոլորը՝ մարդիկ, կենդանիները, նույնիսկ այն ծածկոցը, որ մնացել էր ուսերիս ինչ-որ անհասկանալի կապով կապված են ինձ և ես դրանց մի մասն եմ: Այդ պահին ծարավ մարդու նման նետվեցի դեպի հեռախոսը, բայց այն ինձնից առաջ ընկավ. զանգ էր գալիս: Մի հարազատ ձայն ինձ այն կողմից ասաց.
-Բարև, ոնց ես: Ես քեզ կարոտել եմ:
-Այո, այդ պահին դու էլ կարոտեցիր և առաջին անգամ հասկացար՝ ինչ է կարոտը,բայց չգիտեիր, ոնց վարվես դրա հետ, ոնց կարոտես…
***
-Ձեր ուշադրությունը կենտրոնացրեք շնչառության վրա, ընկալեք շրջապատի ձայները, ընդունեք դրանք և ավելի խորը գնացեք ինքներդ ձեր մեջ:
****
Կարմիր լույս, անհնազանդ խցանումներ, վայրկյանը մեկ զնգացող հեռախոս, հաղորդագրություններ, շնչահեղձ անող շոգ… թվում էր, թե կյանքը կանգ է առել, ու մի թեթեև հրում և դժոխքի դռները քեզ կլափեն: Դժվար օր էր: Նախ առավոտյան ինչ-որ տարօրինակ զանգ՝ անհեթեթ հարցումով, հետո այդ մղձավանջային ախտորոշումը ու ականջներում կրկնվող բժշկի խոսքերը.
-Դուք միայն մի լարվեք, ամեն ինչ վերահսկողության տակ է, ամեն ինչ լավ կլինի: Դուք միայն մի վախեցեք…
Հետո սպիտակ խալաթ, անծանոթ լեզու, փակվող դուռ, սահող մահճակալ, պիրկ գուլպաներ, ներարկիչ, խորը շունչ,արտաշունչ… Ճանապարհը թվում էր անվերջ:
***
-Բարև, դու այստե՞ղ ես:
-Ես միշտ կողքիդ եմ, պարզապես ինձ չես նկատում:
-Ների՛ր, հիշում եմ: Մեկ անգամ էլ այդպես եղավ: Մենք վաղուց չէինք խոսել: Ես 20 րոպե ժամանակ ունեի որոշում կայացնելու համար ու միակ զգացմունքը, որ ապրում էի տագնապ էր ու վախ: Ես վաղուց էի հասկացել, որ աշխարհում երկու զգացմունք կա՝ վախ և սեր: Ու մենք այդ օրը որոշեցինք մի խաղ խաղալ: Երբ վախը թաքստոցից դուրս էր գալիս, մենք վերցնում էինք սիրով լցված սրվակը, ջրում էինք նրան և այդ վախը մեր աչքի առջև դառնում էր հեքիաթային ծառ ու սկսում էր սիրո պտուղներ տալ: Իսկ վախը անհետանում էր, չքանում,վերանում…
-Դու հիմա վախենու՞մ ես:
-Ոչ: Եվ այն անգամ էր,որ վախը անհետացավ, դարձավ երկար լուսավորված ճանապարհ, որի վերջում խաչմերուկ կար՝ բազմաթիվ ուղիներով, ինչպես լինում է բարի ու սիրուն հեքիաթներում: Այնտեղ ճանապարհին փայլող քարեր էին նետված, որոնց մեջ գաղտնագրված հուշումներ էին ճանապարհների և ընտրությունների մասին: Անհագուրդ ծարավի զգացումը ինձ ստիպում էր վազել քարից քար՝ հասկանալու համար, թե ուր եմ գնում: Երբ խճճվեցի և հուսահատված նստեցի, դու նորից հայտնվեցիր: Աշխարհը իր ներկապնակը բացել էր բոլոր հայտնի ու անհայտ գույներով: Տիեզերքը մոտեցել էր այնքան, որ թվում էր՝ թևեր ունեմ ու կարող եմ բարձրանալ վեր, շատ վեր ու ամեն ինչին նայել այնտեղից: Ու մենք բարձրացանք: Իսկ այնտեղից ամեն ինչ այնքան փոքր էր, այնքան չնչին, որ ոչինչ կարևոր չէր, ոչինչ էական չէր…
-Իհարկե հիշում եմ: Դու այդ օրը, գուցե,առաջին անգամ հասկացար, թե ինչ է կյանքը: Բայց չէիր հասկանում, թե ինչպես ապրես այն և ինչի համար: Դու միայն ազատության համն էիր զգացել ու թռիչքի վեհությունը: Ուզում էիր մնալ այնտեղ, ապրել այնտեղ…
-Գիտես, ես ինձ էի գտել ու մի տեղ, որտեղ ներդաշնակ էր ու միայն սեր կա…
-Ոչ, դա դեռ սկիզբն էր: Դու պարզապես դեռ թմրադեղի ազդեցության տակ էիր…
Տարիներ անց. Հնդկաստան. Մարմնովս սահող տաք հոսքը ինձ կտրեց իրականությունից: Այս ու այն կողմի սահմանագծում ակնթարթը մի ամբողջ ժամանակահատված է, որի ընթացքում դու հասցնում ես լինել տարբեր աշխարհներում, ապրել տարբեր ժամանակներում, տարբեր մարմիններում: Եթե հաջողվում է մնալ անցման սահմանին մի նուրբ գլխապտույտ, մեղմ ալիք վերցնում է քեզ ու տանում է մաքուր, անգույն, անշոշափելի մի տեղ, որտեղ ամեն ինչ ներդաշնակ է: Ձայնը ինձ հետ բերեց: Մի քանի րոպեն ժամեր թվացին: Ինչի՞ համար է յոգա նիտրան։ Որպեսզի նորից սովորեք ապրել: Ապրե՞լ… Ես հանկարծ, գուցե իմ գիտակցական կյանքում առաջին անգամ ընկալեցի, որ օրը ունի 24 ժամ և 1440 րոպե, որ օրը ունի առավոտ, կեսօր, երեկո, գիշեր, որ օրը ունի լուսաբաց ու մթնշաղ ու երբ քնատ երկրի վրա արևը սկսում է իր մոտալուտ ծագումը ակնարկել, բնության ձայները աստիճանաբար դառնում են արևաողջյունի բազմազանություն ու լուսաբացի հոտը հանդարտ տարածվում է օդում: Ու հանկարծ հասկացա, որ ամեն վայրկյանը կյանք է, և օրը այնքան վայրկյան ունի, որ դու կարող ես հասցնել ապրել: Ապրել ու սիրել:
***
-Աստիճանաբար վերադարձեք այս իրականություն, շարժեք Ձեր ձեռքի մատները, ոտքի մատները, ձգվեք, թեքվեք աջ կողմի վրա: Մի քանի շունչ մնացեք այս դիրքում, զգուշությամբ բարձրացեք, նստեք խաչած ոտքերով: Ձեռքերը պահեք կրծքավանդակի առջև աղոթքի դիրքով: Շնչեք, արտաշնչեք…օմմմմ: Զգուշությամբ բացեք ձեր աչքերը: Նամաստե:
«На улице морозит. Мы только что переселились в квартиру, которую нам сдали дипломаты, уехавшие работать в Африку. Район строится, это – целый мини-город на юге Москвы. На пятнадцать еще не законченных, но заселенных домов приходится всего один продуктовый магазин. Обычно я ездила на машине в центр и покупала продукты на валюту. Но у тебя появилась привычка каждое утро забирать у меня машину. Ты получил водительские права по блату, я научила тебя водить, и ты тут же начал ездить и в часы пик, и по самым оживленным улицам. Ты ничего не боишься, но мне страшно с тобой ездить. Итак, сегодня утром я остаюсь без машины, а на улице очень холодно.
Я помыла посуду, оставшуюся с вечера, сделала всякие домашние дела, постирала кое-какие мелочи – несколько свитеров, рубашек, салфетки и скатерти – и намереваюсь теперь приготовить хороший ужин. Мы ждем четверых очень близких друзей, в театре вечером нет спектакля, и я знаю, что ты вернешься пораньше.
У меня возникает мысль заглянуть в продуктовый магазин. Во-первых, мне надо пройтись, а во-вторых, я хочу купить кое-какие продукты – хлеб, сыр, масло, а может, мне повезет, и по счастливой случайности здесь окажутся апельсины, какие-нибудь перемороженные куры или даже батон колбасы с чесноком, которую ты так любишь и которую вдруг выбрасывает на прилавки Главное управление торговли, когда у хозяек не остается ничего, ну буквально ничего, что бы можно было подать к столу.
В норковом пальто на ватине, в сапогах, в шапке, муфте и солнечных очках вид у меня просто марсианский! Я выхожу из дома, захватив несколько сумок. Воздух удивительно чистый и сухой, вдалеке синеет лес. Я с грустью смотрю на огромную пустую площадку, где возвышаются наши дома. Лес здесь выкорчеван гигантскими бульдозерами. Не пощадили ни одного дерева, ни одного кустика, так – быстрее, так – дешевле, и следующие пятнадцать лет люди будут жить в бетонированной пустыне, где несколько рахитичных кустов, постоянно обдираемых мальчишками, не спасут в летнюю жару.
Я иду к магазину, стараясь не попадать в заледеневшую грязь. Я перепрыгиваю с бугорка на бугорок, потом – уже по бетонным плитам – подхожу к толпе закутанных женщин, которые ждут открытия магазина после обеда. Кстати, я рассчитывала подойти попозже – я знаю, что в такое время каждый раз бывает давка, куда я предпочитаю не попадать. Продавщица, должно быть, запаздывает, потому что все небольшое собрание недовольно жужжит. Мой приход ненадолго отвлекает их от разговора, но плохое настроение сильнее, чем любопытство, и все снова принимаются ворчать. И вот дверь магазина открывается. Как взбудораженный курятник, толпа устремляется в дверной проем, переругиваясь и пихаясь. В дверь могут пройти одновременно только два человека. Я жду и вхожу последняя в холодный и сырой торговый зал. Я сразу же определяю по запаху, что сегодня привезли только молочные продукты, масло и – если еще не раскупили – сыр. Этот магазин самообслуживания совсем новый, но полки уже в безобразном состоянии, а у корзин осталось по одной ручке. Редко лежащие продукты завернуты в противную толстую серую бумагу, на которой фиолетовыми чернилами помечена цена. Это – мой первый поход в магазин в новом районе.
Я покупаю кое-что из продуктов и становлюсь в очередь в кассу. У меня пять пакетов разных размеров. Я плачу и собираюсь уже уходить, но тут контролерша на выходе заставляет меня открыть сумку, вынимает оттуда все мои покупки и потрясает каким-то свертком. Какой ужас – у меня оказался лишний кусок сыра на двадцать восемь копеек, который кассирша не пробила! Мне становится жарко и почти дурно, к тому же мне стыдно, потому что все остановились и смотрят на меня. Я робко говорю, что кассирша забыла пробить, что ничего страшного не произошло, я сейчас доплачу…
– Ах вот как, кассирша забыла? Знаем мы эти песенки, вот так и создают дефицит! Если одна украдет (она употребила именно это слово) кусок сыра, другая – кусок масла, что будет с государством?!
Я – как в кошмарном сне. Вокруг кричат, женщины ругаются, я вынимаю из кошелька, все мои советские деньги и бросаю их на прилавок:
– Возьмите, мне не нужны ваши деньги.
Женщин это приводит в бешенство:
– Нашими деньгами так не бросаются! Мы их тяжело зарабатываем – не то что некоторые!…
Я чувствую, что сейчас упаду в обморок, я вся взмокла, мне хочется плакать. Я вынимаю из сумочки франки и в каком-то дурацком порыве, рассчитывая доказать мои искренние намерения, предлагаю им заплатить в валюте. И вот тут меня единодушно выталкивают вон, и я стою в замерзшей грязи под водопадом ругательств, прижимая к груди свертки.
Я подхожу к нашему подъезду, ничем не отличающемуся от других. Ты уже вернулся и встречаешь меня широкой улыбкой. По моим покрасневшим глазам, шапке набекрень и по тому, как я прижимаю к себе маленькие серые свертки, ты сразу понял, что произошло. Ты берешь у меня свертки и, обняв меня за плечи, ведешь домой, утешая как маленькую:
– Ты ходила за покупками? Да, бедненькая моя?.. И все-таки ты должна понять этих женщин. Для тебя это всего лишь неприятная история. Она скоро забудется. А они живут так каждый день. Прости их. Завтра я оставлю тебе машину».
Публикую открывки из очень смелой и женской книги «Монологи вагины».
Он рассматривал меня почти целый час, как будто изучал карту, наблюдал за луной или глядел мне в глаза — только это была моя вагина. Он был так искренне восторжен, так умиротворен, так погружен в собственные ощущения, что и я, глядя на него, распалилась и потекла. Я начала воспринимать себя его глазами Я почувствовала себя прелестной и восхитительной, как картина великого живописца или водопад
Я спросила: если я буду брить вагину, перестанет ли муж трахаться на стороне. Я спросила, много ли в ее практике было подобных случаев. Она ответила, что своими вопросами я пытаюсь оправдаться. А мне следует смириться, привыкнуть. Она была уверена, что нас с мужем ждет светлое будущее.
Всегда была одержима называнием вещей. Давая чему-либо имя, я могу познакомиться с этим предметом поближе. Называя объект, я приручаю его, и он может стать моим другом.
Этот погибающий мир, если мы его не исправим, убьет нас всех. И не думаю, что я преувеличиваю. Когда вы насилуете, бьете, калечите, уродуете, поджигаете, терроризируете, сводите в могилу, вы разрушаете главную энергию жизни на планете. То, что должно открываться, доверять, впитывать, творить и жить, вы подавляете, оскопляете, уничтожаете.
Пусть медленно, но я осознала, что самое важное — это остановить насилие над женщинами. Надругательство над женщинами убивает в человеке стремление уважать и защищать жизнь.
Он был так искренне восторжен, так умиротворен, так погружен в собственные ощущения, что и я, глядя на него, распалилась и потекла. Я начала воспринимать себя его глазами Я почувствовала себя прелестной и восхитительной, как картина великого живописца или водопад
Почему бы не взять приятный, изысканный красный бархат, завернуть меня в него, положить меня на мягкое хлопковое покрывало, надеть милые, симпатичные розовые или голубые перчатки, опустить мои ноги на меховые подколенники? Согреть гинекологическое зеркальце. Стоило бы позаботиться о моей вагине.
Я воображаю, что у меня между ног шоссе, и я, маленькая девочка, уезжаю по нему в далекую даль.
Есть стон клитора, мягкий, скрытый внутри, стон вагины, насыщенный, гортанный, есть и дуэт вагины и клитора. Есть пред-стон, еле различимый звук, почти что стон, в котором звук циркулирует по кругу; абсолютный стон, звучащий насыщенно и четко; беззвучный аристократический стон; изящный стон, похожий на искусственный, артистический смех; стон Грейс Слик — стон рок-звезды; почти религиозный стон, звучащий как намаз; йодль-стон с вершины горы; стон младенца, похожий на агуканье; лающий собачий стон; стон с южным акцентом; свободный бисексуальный стон воина, глубокий, агрессивный и жесткий; есть стон — пулеметная очередь; дзен-стон; мучительный, вьющийся, страстный стон или стон дивы, спетый высоким оперным голосом; страстный стон, от которого сводит пальцы, и, наконец, стон удивления после троекратного оргазма.
Зачем резиновые перчатки? Зачем светить туда фонариком? Зачем эти фашистские стальные подколенники? Эти мерзкие холодные утиные клювы, которые в тебя засовывают? Да что же это?! Моя вагина в бешенстве от таких посещений. За неделю до визита к врачу она уходит в глухую оборону. Она замыкается в себе и ее уже ничем не выманишь
В ходе одного судебного процесса о ведьмах в 1593 году некий экзекутор (женатый мужчина), вероятно, впервые для себя обнаружил клитор. Он счел его «соском дьявола» и верным доказательством виновности ведьмы. Это был «маленький кусочек плоти, торчащий как сосок, длиной в полдюйма», и тюремщик «обнаружил его с первого взгляда, хотя он был спрятан, так как находился рядом с таким секретным местом, которое видеть непристойно». Но в конце концов, не желая скрывать столь подозрительный объект, он показал его всем присутствующим. Они не видели раньше ничего подобного. Ведьма была осуждена.
«Женская энциклопедия мифов и тайн»
С тех самых пор, как мне снится, будто мне туда вшили дохлое животное, примотали толстыми нитками, из которых плетут сети. Дохлое животное разлагается, дохлое животное смердит. Нет спасения от этой вони.
Моя вагина помогла выпустить в мир гигантского младенца. Она думала, что ей еще не раз предстоят подобные штуки. Но нет. Теперь она хочет путешествовать. Одна, без шумного эскорта. Она хочет читать, узнавать новое, почаще выходить в свет. Она хочет секса. Она обожает секс. Она хочет двигаться вглубь. Она изголодалась по глубине. Она хочет доброты. Она хочет перемен.
И тогда, вслепую, все еще не раскрывая глаз, я дотронулась пальцем до точки, которая неожиданно стала мной. От прикосновения что-то там встрепенулось, задрожало, и мне захотелось задержаться. Трепет и дрожь постепенно переросли в сотрясения, в мощные толчки; пласты задвигались и расслоились. А потом вдруг сотрясения стихли, перешли в линию античного горизонта, залитого светом и тишиной, а она в свою очередь открывалась в совершенно иную плоскость, наполненную музыкой, и цветами, и невинностью, и страстью,
День V» — это особое видение. Мы видим будущее за цивилизацией, где женщины свободны и живут в безопасности.
«День V» — это особый настрой, это утверждение, что жизнь нужно прожить созидая и преуспевая, а не пытаясь выжить и оправиться от страшных зверств
Моя вагина произвела на свет гигантского младенца. Она думала, что потом еще раз повторит этот подвиг. Но нет. Сейчас она хочет путешествовать, желательно не в шумной компании.
Моя вагина — это раковина, круглая, розовая, нежная раковина, она открывается и закрывается, закрывается и открывается.
Это абсолютно нелепое, совершенно несексуальное слово. Если его произнести во время любовной игры: «Милый, поласкай мое влагалище», — все закончится, даже не начавшись.
Прекратите то и дело что-нибудь в меня запихивать. Хватит запихивать и хватит уже, наконец, меня вычищать. Моя вагина и так чистая. Она и так хорошо пахнет. Ну, не как роза. Хватит уже наводить марафет. И если кто-то скажет, что она благоухает розами — не верь. У вагины свой запах. Она пахнет пиписькой. А то завели моду — чистят, и чистят, вспрыскивают, чтоб пахло, как спрей для ванной или как весенний сад. От душ-спрейев голова идет кругом: цветочный, ягодный, дождевой. Не хочу я чтобы моя
Кому нужна однозарядная винтовка, если у вас в распоряжении пулемет?
Моя вагина – морская раковина, тюльпан, и судьба.
Она изголодалась по глубине. Она хочет доброты. Она хочет перемен. Она хочет тишины, и свободы, и нежных поцелуев, и теплых напитков, и проникновенных касаний. Она хочет шоколада, доверия и красоты. Она хочет вопить. Она больше не хочет гневаться. Она хочет кончить. Она хочет хотеть. Она хочет. Моя вагина. Моя вагина… Как бы это сказать… Она хочет… всё.
Моя вагина помогла выпустить в мир гигантского младенца. Она думала, что ей еще не раз предстоят подобные штуки. Но нет. Теперь она хочет путешествовать. Одна, без шумного эскорта. Она хочет читать, узнавать новое, почаще выходить в свет. Она хочет секса. Она обожает секс. Она хочет двигаться вглубь.
Мама велела вкладывать в трусики старое тряпье. Мама сказала никаких тампонов. Сахарница существует не для того, чтобы совать туда что ни попадя.
Это вдвое… вдвое… вдвое больше, чем в пенисе. Кому нужна однозарядная винтовка, если у вас в распоряжении пулемет?
Предназначение клитора предельно ясно. Это единственный орган человеческого тела, созданный исключительно для наслаждение. Говоря по простому, клитор – это сгусток нервов: восемь тысяч нервных окончаний, для точности. Такой концентрации нервных окончаний нет ни в каком другом органе – ни в кончиках пальцев, ни в губах, ни в языке. Восемь тысяч!
Она была такой беспомощной перед ним. Никакой защиты. И тогда я поняла, что волосы там растут неслучайно. Они как лепестки у цветка. Как лужайка вокруг дома. Нельзя любить вагину, не полюбив волосы. Нельзя любить тело по частям. А муж мой, кстати, трахаться с кем попало так и не перестал.
Я очень долго собирался написать рассказ для тебя, мне так хотелось, чтобы это был особенно хороший рассказ, самый лучший, какой я могу написать, и вот теперь наконец, хоть и немножко наспех, я попытался это сделать. Можно было, конечно, подождать еще немного, но так трудно предсказать, что сулит мне будущее и как оно повлияет на мои вкусы и мастерство; поэтому я поторопился и рискнул положиться на мои теперешние вкус и мастерство.
Скоро, надеюсь, какой-нибудь необыкновенный переводчик переведет мой рассказ на армянский язык и он будет напечатан теми буквами, которые тебе легко разобрать. В переводе рассказ может получиться даже лучше, чем по-английски, и, как это у нас не раз бывало, тебе вдруг захочется прочесть мне кое-что из него вслух, хоть этот рассказ и написал я сам.
Обещаю слушать внимательно и восхищаться красотой нашего, так редко понятного людям и так любимого тобой языка. Ты не можешь читать английские книжки и наслаждаться ими, как армянскими, а я совсем не умею ни читать, ни писать по-армянски – поэтому вся наша надежда на хорошего переводчика. Но так или иначе повесть эта написана для тебя. Надеюсь, она тебе понравится. Я написал ее просто, как умел, с той смесью суровости и беззаботности, которая свойственна всей нашей семье, и тебе в особенности. В повести не все сказано, но что из этого? Тебе-то наверняка покажется, что в ней сказано все, потому что писал ее твой сын, и писал с самыми добрыми намерениями.
Отрывок
Музыка доносилась из дома Маколеев на авеню Санта-Клара. Бесс и миссис Маколей играли «Весь мир будет мне завидовать». Они играли эту песню для солдата Маркуса, где бы он сейчас ни был, потому что Маркус любил эту песню больше всех других. В гостиную вошла их соседка Мэри Арена, встала возле Бесс у пианино и запела. Она пела для Маркуса, который был ей дороже жизни. Маленький Улисс смотрел на них. Где-то далеко происходило что-то непонятное, ему хотелось угадать, что именно, хотя веки его и слипались. Наконец он превозмог сон и спросил:
– А где Маркус?
Миссис Маколей поглядела на мальчика.
– Ты пойми… – начала она, но сразу же замолчала.
Улисс очень старался, но не знал, что ему нужно понять.
– Что? – спросил он.
– Маркуса больше нет в Итаке, – сказала миссис Маколей. – Он уехал.
– Почему?
– Маркус ушел на войну.
– А когда он вернется домой?
– Когда кончится война.
– Завтра?
– Нет, завтра он не вернется.
– А когда?
– Мы не знаем. Мы ждем.
– А где папа? – спросил Улисс. – Если мы будем ждать, может, и он вернется, как Маркус?
– Нет, – сказала миссис Маколей, – он не вернется, как Маркус. Он больше не пройдет по нашей улице, не поднимется по ступенькам, не взойдет на крыльцо и не откроет двери в дом.
Но и это было слишком сложно для мальчика, а так как у него было только одно волшебное слово, которое помогало узнать правду и обрести покой, он его произнес:
– Почему?
Миссис Маколей обернулась к Бесс и Мэри.
– Смерть – это такая вещь, которую нелегко понять кому бы то ни было, особенно ребенку, но всякая жизнь однажды приходит к концу. – Она поглядела на Улисса. – Конец этот настал для твоего отца два года назад. – Она снова перевела взгляд на Бесс и Мэри. – Но до тех пор, пока мы живы, – сказала она, – пока мы вместе, пока осталось хоть двое из нас и мы его помним, ничто не может отнять у нас нашего отца. У нас могли взять только его оболочку. Ты будешь расти и все лучше узнавать своего отца, все лучше узнавать самого себя. Он не может быть мертв, раз ты жив. Время и случайность, болезнь и усталость взяли его тело, но ты вернул нам отца куда более молодым и жизнерадостным. Ты, наверно, не поймешь того, что я говорю. Но запомни: хорошее не гибнет. Если бы это было не так, на земле не осталось бы людей, окончилась бы всякая жизнь. А мир полон людей, полон чудесной, удивительной жизни.
Мальчик немножко об этом подумал, а потом вспомнил о том, что он видел утром.
– А что такое суслики? – спросил он.
Мать была подготовлена к такому вопросу. Она знала, что у мальчика есть глаза и, больше того, есть воображение, а воображением управляло горячее чувство и любовь, любовь не к чему-то особому, а ко всему на свете.
– Суслики, живущие в земле, – сказала она, – птицы в небе и рыбы в море – часть жизни, которая царит в природе, и часть нашей собственной жизни. Все, что живет, – это часть каждого из нас, и множество вещей, которые не умеют двигаться подобно нам, – тоже часть нас самих. Солнце – часть нас самих, земля, небо, звезды, реки и океаны. Все на свете – часть нас самих, и мы рождены, чтобы этим наслаждаться и благодарить Господа.
Мальчик благосклонно отнесся к этой новой для него мысли.
– Тогда где же Гомер? – спросил он.
– Твой брат Гомер работает, – сказала миссис Маколей. – Вчера он нашел себе вечернюю работу, после школы. Он придет домой в полночь, когда ты уже будешь спать.
Мальчик не мог этого понять. Что такое работа? Почему брат работает? Какое удовольствие человеку работать?
– Почему Гомер работает? – спросил он.
Девушки терпеливо дожидались, пока миссис Маколей ответит на вопросы ребенка.
– Брат твой Гомер работает, – сказала мать, – потому что другой твой брат, Маркус, ушел на войну. А нам нужны деньги, чтобы покупать пищу и одежду, платить за квартиру и давать тем, кто нуждается больше нас.
– Кому? – поинтересовался Улисс.
– Все равно кому. Ну хотя бы бедным.
– А кто бедный? – спросил мальчик.
– Все, – улыбаясь самой себе, сказала миссис Маколей.
Улисс старался побороть сон, но это ему больше не удавалось.
– Помни, – сказала мать, – ты всегда должен делиться всем, что у тебя есть. Давать, даже когда безрассудно быть расточительным. Давать всем, с кем встретишься в жизни. Тогда никто не сможет тебя обокрасть, потому что, если ты сам даешь вору, он у тебя не украдет и перестанет быть вором. И чем больше ты будешь давать, тем больше у тебя останется.
Миссис Маколей посмотрела на мальчика.
– Уложи его спать, – сказала она Бесс.
Бесс и Мэри повели мальчика в спальню. Когда мать осталась одна, она услышала шаги. Ей показалось, что у двери стоит Мэтью Маколей, словно он и не умирал.
– Я заснул, – сказал он. – Мне так хотелось спать. Ты меня, пожалуйста, прости, Кэти.
Он засмеялся, совсем как Улисс, а потом вернулась Бесс и сказала:
– Мама, ты бы слышала, как он смеялся, пока мы укладывали его в постель!
Ваша жизнь – это территория, на которой правила устанавливаете вы. И только вы. Помните об этом.
Дружите с собой,
поддерживайте себя,
не изменяйте себе,
берегите себя.