У меня есть очень хорошая подруга – доктор Карине Кареновна Арустамян. Она, в первую очередь, мама моей давнешней подруги, но время стерло разницу в возрасте, и теперь мы с ней очень дружны. Я очень часто прислушиваюсь к ее мнению, так как она профессионал своего дела и очень умная и креативная женщина. Она — золотой человек с душой ангела и Доктор от Бога, ведь благодаря ее стараниям рождаются здоровые детки в нашей стране! Я считаю, что именно таких людей надо награждать всяческими медалями и похвалами. Но, ей будет посвящен отдельный пост в моем блоге.
Моя добрая Карине Кареновна недавно пригласила меня с подругой в очень интересное место, где и познакомила меня с диетологом Вардануш Петросян. Я не раз слышала от своих друзей о волшебных исцелениях, которые произошли благодаря Вардануш. Многие рассказывали, как мне казалось, небылицы. Ведь говорят, что Вардануш, благодаря разработанным специальным программам помогает справиться почти с любым недугом, не говоря уже о том, что может помочь всем тем людям, для которых избыточный вес – очень серьезный вопрос.
В моем окружении огромное количество людей, которые сидят на диете все время или периодически. Они бегают по магазинам в поисках нужной цифры процента жира на упаковке. Кто-то читает одну книжку про диету, кто-то другую. Почти все диеты основаны на тех или иных ограничениях в еде, которые практически несовместимы с тем, что подают в кафе и ресторанах. И таким людям, на мой взгляд, противопоказано ходить в места, где можно сорваться и заказать что-то знакомое, жирное и сладкое.
И Вардануш Петросян, пожалуй, первый врач, которая взялась за искусство гастрономии, встала сама к плите, чтобы накормить своих пациентов.
Сегодня она готова предложить попробовать разработанное ею меню почти всем, кто хочет питаться правильно.
Она открыла кафе-ресторан INGREDIENT, который ориентирован и на тех, кто на диете, и на тех, кому противопоказаны продукты с большим содержанием холестерина и щавелевой кислоты и кому хочется питаться блюдами без содержания глютена и жира.
Меню, словно документ, подтверждающий, что Вардануш объявила войну вредной и жирной пище.
Интерьер, как и все остальное, вполне в тренде: светлые тона, стеллажи с посудой, много дерева, на стенах зелеными пятнами выделяются контейнеры с растениями, на столах вазочки. Интересна, оригинальна и эстетична подача всех блюд.
Вардануш сама придумывала все рецепты. На разработку кулинарных формул у нее ушло много времени, шла путем проб и ошибок.
Полезные и сбалансированные завтраки, обеды и ужины для своих пациентов она вместе с командой целых четыре года готовила на небольшой кухне. И только сейчас она смогла открыть свое заведение. У нее это получилось настолько хорошо, что в скором будущем Вардануш планирует организовывать мастер-классы, а также хочет отрыть бакалею, где будет продаваться диетическая выпечка.
Я попробовала мароканский суп с соусом песто, тарелку овощей с соусами, а также десерты, в которых калорий почти нет. Когда Вы попробуете блюда, приготовленные без жира, сахара и глютена, поймете, что жизнь в общем-то не так уж плоха, даже если Вы на диете. Не забудьте Выпить диетический лимонад!
А находится этот островок здоровой пищи в бизнес-центре Piazza Grande. Отмечу, что место работает под девизом НЕТ сахару и сигаретам.
ПОСВЯЩАЕТСЯ ПАМЯТИ ЗЕМЛЯКОВ МОИХ, ОСТАВИВШИХ ПОСЛЕ СЕБЯ НЕОПЛАКАННУЮ БОЛЬ
… Ни артистов они не признают, ни поэтов, ни писателей. Только назови кого-то армянином – и все. Тут же швырнут под ноги и затопчут, как дикие звери. Раздерут на части, и никто близко подойти не смеет…
… Садай Садыглы такой человек, доктор, что, хоть мир перевернется, но он белое не назовет черным.
…Он говорит: это не армяне, а мы сами плохие. И не боится. Всюду говорит это, везде – и в театре, и в чайханах.
… Теперь уж времена такие. Возьми да сбрасывай с балкона хоть сто армян в день.
… Увиденное им за три года в Баку, однако, резко изменило его отношение и к религии, и к родине, и к самому Пророку. Особенно поражен был доктор жестокостью мусульманского населения города к армянам, возможно, потому, что подобной жестокости со стороны армян он лично никогда не видел.
…Духи тех, кого мучили мы, не дадут нам жить спокойно.
… И если бы люди, воздвигшие когда-то на этом крохотном клочке земли (Агулис. – Э.Д.) двенадцать церквей и создавшие райский уголок возле каждой из них, не оставили после себя хоть немножко своего света, то зачем тогда нужен человеку Бог?
… Садай Садыглы… с некоторых пор будто носил внутри себя некоего безымянного армянина. Точнее, не носил, а скрывал. И вместе с каждым избиваемым, оскорбляемым, убитым в этом огромном городе армянином как будто сам бывал избит, оскорблен, убит.
…– Азя, на вокзале сожгли молодую женщину (армянку. – Э.Д.)! Ее облили бензином и живую подожгли! – Кто сжег? – спросила Азада ханум, утирая слезы. – Женщины, Азя. Толпа уличных торговок. Будто это не люди были, а орава настоящих джиннов.
…Если бы зажгли всего по одной свече каждому насильстственно убиенному армянину, сияние этих свеч было бы ярче света луны. Армяне терпели все, только веру свою менять никогда не соглашались. Этот народ уставал и изнывал от насилия, но никогда не прекращал строить свои церкви, писать свои книги и, воздев руки к небу, взывать к своему Богу.
…В Айлисе в те времена жили люди, равные богам. Они провели воду, разбили сады, тесали камни. Эти армяне, как ремесленники, так и торговцы, обошли и объездили сотни чужих городов и сел, по копейке зарабатывая деньги только для того, чтобы превратить каждую пядь земли своего маленького Агулиса в настоящий райский уголок.
“Лестница Якова” – это роман-притча, причудливо разветвленная семейная хроника с множеством героев и филигранно выстроенным сюжетом. В центре романа – параллельные судьбы Якова Осецкого, человека книги и интеллектуала, рожденного в конце XIX века, и его внучки Норы – театрального художника, личности своевольной и деятельной. Их “знакомство” состоялось в начале XXI века, когда Нора прочла переписку Якова и бабушки Марии и получила в архиве КГБ доступ к его личному делу… В основу романа легли письма из личного архива автора.
В «Лестнице Якова» так много личного, непостижимого, настоящая боль непризнанных гениев и незаслуженный успех истинных разгильдяев. Творческие муки неординарных личностей и простая жизнь вполне заурядных членов семьи. Все описанное в романе, производит неизгладимое впечатление на читателя, заставляя задуматься о своих семейных ценностях, о связях поколений, о том, насколько все это важно в современном мире, где почему-то человек человеку стал волком.
Роман поистине потрясающий и не оставит равнодушным ни одного истинного ценителя творчества Улицкой.
Отрывок из произведения:
Новый проект
(1974)
Из аэропорта Нора приехала к Мзии и две недели провалялась на втором этаже, в постели, где пахло Тенгизом. Дней десять ужасно болели кости, потом перестали. Мзия приносила ей по утрам чай, Нора делала вид, что еще спит, та ставила на столик с нардовой наборной столешницей чашку и уходила, притворив дверь. Почти каждый день около двенадцати снизу начинали подниматься гаммы – приходили ученики. Были начинающие, с этюдами Черни, несколько уже бегло играющих, а один мальчик, который приходил дважды в неделю в вечерние часы, играл замечательно, и Мзия с ним занималась подолгу. Он разучивал какую-то сонату Бетховена, но Нора не могла вспомнить, какую. Точно не Семнадцатая и не три последние… Музыкальную школу Нора бросила в шестом классе, не доучившись. Способностей больших не было, но память музыкальная – от отца – хорошая.
Инструмент у Мзии звучал хорошо, но был слабенький, тихий… Под музыку было не так больно. Проснувшись, Нора говорила себе – сегодня встать не смогу, может, завтра. Но завтра тоже встать не получалось. Иногда Мзия подходила к двери, звала поесть. На пятый день Нора спустилась вниз. Мзия ничего не спрашивала, и Нора была ей очень благодарна. Только теперь она разглядела породистое лицо, разлинованное тонкими морщинами, подрумяненные щеки, выкрашенные по-кавказски густой хной волосы, собранные в пучок на макушке, тонкие ноги на тонких каблуках, выстукивающие ритм… Пока здесь был Тенгиз, Нора почти не замечала его молчаливую тетушку. Даже и ее затейливую квартиру не рассмотрела как следует. Теперь она сидела внизу, за столом, покрытым винным бархатом, Мзия поставила перед ней тарелку с двумя бутербродами и порезанное лодочками очищенное яблоко.
– С тех пор как мой муж умер, я ни разу еду не готовила, – извинилась Мзия, и Нора почувствовала, что они, кажется, одной породы…
“Да я своему мужу вообще ни разу в жизни ничего не приготовила”, – подумала Нора. Улыбнулась впервые за эти дни и сказала:
– Простите меня, Мзия, что я тут на вас свалилась.
– Живи, живи, девочка. Я привыкла одна жить. Я давно одна. Но ты мне не мешаешь.
– Я еще несколько дней, хорошо?
Мзия кивнула, и больше они не разговаривали. Ни о чем.
Нора пролежала на Тенгизовых простынях, пока запах его почти улетучился, только иногда подушка вдруг отдавала какую-то тень его тела. И Нору передергивало.
“Это просто такая молекула, молекула его пота, – думала Нора. – А у меня такая болезнь, сверхчувствительность к этому запаху. Что за напасть? Почему эти короткие разряды так прожигают, оставляют такой след, такой шрам? А если бы он был обыкновенным любовником, с которым едешь на неделю в Крым или заводишь роман на гастролях – был же чудный мальчишка в прошлом году в Киеве, или старый Лукьянов, актер, бабник, любитель деталей и подробностей, почти на двадцать лет старше… – не так бы болело?” Ответа не было…
Шестой раз Нора с Тенгизом расставалась, и каждый раз это было все тяжелее.
Она нюхала подушку, но его запах исчезал, пахло сыростью, пылью, известкой. Засыпала, просыпалась. Снизу поднимались гаммы и голос Мзии: “Миша! В терцию! Правая рука начинает с ноты «ми»! В дециму – правая начинает с ноты «ми», но на октаву выше! Миша!”
Разбегались гаммы, Нора засыпала, просыпалась, снова засыпала…
“Не могу разлюбить, надо его похоронить! Только придумать как. Чтобы не от длинной болезни, а сразу! Пусть утонет в море или в горах разобьется… А лучше пусть погибнет в автомобильной катастрофе. Нет, мы вместе погибаем в автомобильной катастрофе. Два закрытых гроба рядом. Приезжает его жена из Тбилиси, в черном… рыдает моя мама. Приходит Витя с безумной Варварой. И Варвара тоже плачет!” – и тут она улыбалась, потому что свекровь ее на дух не переносила и, наверное, на похороны Норины пошла бы как на праздник… Бедные, бедные… Оба сумасшедшие… Нет, все глупость ужасная.
В полусне Нора то получала телеграмму о смерти Тенгиза, то рвала его паспорт, то несла на помойку его куртку, запихивала ее в мусорный бак – освобождалась от него. На второй неделе она стала придумывать себе новую жизнь. Уйти из театра – это раз. И что-то совершенно новое придумать – даже не рисование преподавать в кружке пионеров, куда давно звали, а совсем другое. Получить новое образование. Химиком стать или биологом. Или классной портнихой… Нет, с бабьем работать не хотелось. Словом, пока что правильного дела для себя она не находила. Но одна занятная мысль вдруг запала в голову, и она начала к ней потихонку привыкать, очень осторожно… И это уж будет точно для себя… Прежде такое ей в голову не приходило…
Еще через три дня Нора сползла с совершенно опустевшей кровати и пошла прощаться. Мзия поцеловала ее, просила приходить, не забывать. Тетка была потрясающая – ни одним словом о Тенгизе не обмолвилась! Нора оценила.
Из замкнутого двора вышла через Знаменку к Арбатской площади. Все рядом. Шла Нора медленно, потому что – оказалось – сил совсем нет. Мелкий дождь висел в воздухе. Миновала Арбатскую площадь, подошла к дому. У подъезда встретила соседку Ольгу Петракову с коляской. Помогла втащить ее в лифт. Соседка была немолодая, за сорок, у нее была довольно большая девочка, лет пятнадцати, и вот еще образовался новый ребенок.
– Чего так смотришь? Это внучка моя. Наташка наша родила. Ты что, не знала, что ли? Весь дом знает!
Понятно, блядовитая школьница принесла в подоле. В девятом, что ли, классе. Интересно. И я в девятом классе… супермена нашла… Никиту Трегубского. Потому что я была смелая и бесстыжая. И гордая. Но рожать? В то время скорее аборт бы сделала!
Нора заглянула в коляску – один нос торчал из розовой шапки.
– Да чего хорошенького? Вылитый отец! Смотри, носешник какой! Армянский! – и, задержав рукой съезжавшиеся двери, закончила: – Там вся семья просто на пупе вертится, что значит – армяне!
Нора поднималась на четвертый этаж и, когда подошла к своей двери, уже твердо знала, что теперь устроит себе такую интересную жизнь, какой прежде не было.
Дверь в квартиру была заперта на оба замка – значит, приезжала мама. Сама Нора обычно запирала только на нижний. Мама с мужем Андреем Ивановичем в Москве появлялись редко. В кухне на столе лежала записка: “Нора, тебе звонила Анастасия Ильинична, Перчихина и Чипа. Позвони. Мы будем в пятницу вечером, останемся на субботу. Целую. Мама”.
Непонятно было только, какая это пятница – прошлая или позапрошлая. И дни недели, и числа совершенно выпали из головы.
Не заходя в свою комнату, полезла в ванну. Долго отмокала. Даже задремала. Тенгиз все пытался прорваться к ней в полусон, напомнить о себе, Нора его гнала прочь. Тогда он подослал Антона Павловича с его сепиевыми сестрами, и это было его ошибкой, потому что три сестры, унылые и несчастные, выталкивали ее в жесткую жизнь без сантиментов, с задачами и решениями… И она заторопилась, поднялась из остывающей воды, включила очень горячий душ.
“У меня новый проект”, – сказала она себе, выпрыгнула из ванной, растерлась махровым халатом, потому что чистое полотенце забыла взять, и почувствовала сильный голод.
“Сегодня никак не может быть пятница, скорее, среда. Сейчас сбегаю в «Кишку», – так называли продовольственный магазин с длинным торговым залом, у Никитских ворот, – куплю еды и позвоню Вите. Верный, верный Витася! Шуточный муж, с которым ни дня вместе не прожили. Да и невозможно. Гений, аутист, сумасшедший. Поженились сразу после школы… И никакой любви – один расчет. Вернее, глупая месть. Что кому хотела доказать? Никите Трегубскому… Встретила его лет через пять в кафе «Синяя птица», он подошел, шевеля плечами, спортивной походкой, как будто вчера расстались, как ни в чем не бывало… Боже, какой идиот! Манекен пластмассовый! Во что влюбилась, идиотка? И что с этим поделать? Тенгиз, тоже суперменская порода! Хотя и другого рода… Гормоны чертовы! Новый проект! Новый проект! Витя, Витася!”
Позвонила. Подошла Варвара Васильевна, сразу трубку передала сыну. Разговаривать не стала. Свекровь Нору ненавидела, сильно и глупо. Они все-таки оба здорово не в порядке – и мать, и сын. В разном жанре.
– Придешь, Витася? Вечером?
– Приду…
“Может, я плохо придумала? Но ведь вышла я за него зачем-то замуж? Попробую. Нет, все правильно. Вдруг гения рожу?.. И тогда эта детская глупость будет оправдана…”
К вечеру дождь усилился. Нора надела куртку с капюшоном и побежала в “Кишку” покупать сосиски… Мужа кормить.
Прошел год с тех пор, как Тенгиз уехал, даже больше. Нора поменяла в жизни все, дотла. Хотела, чтобы не осталось следов от прошлого, чтоб никогда больше не случалось таких пожаров, потопов, землетрясений, потому что надо жить, надо выжить, а Тенгиз уезжает всегда, уезжает навсегда… со своей небритой щекой, с рукой скульптурной, как у Давида Микеланджело, с неправильным прикусом, запахом деревенского табака, с узкими бедрами и тощими, как у собаки, ногами, и никогда, никогда больше не удастся сыграть этот великий, убийственный спектакль…
Переписка между ними не была принята. Редкие телефонные звонки в одну сторону – от Тенгиза к Норе. То ли он оберегал от нее свою тбилисскую жизнь, то ли все их долголетние отношения были взяты в скобки как нечто особо ценное и не смешивающееся с потоком неизвестной для Норы Тенгизовой жизни, где были и женщины, и родственные отношения с каким-то крупным криминальным человеком, который иногда вытаскивал его из неприятностей… Единственное письмо, которое Нора получила от Тенгиза, пришло через полгода после его отъезда, после его месячного пребывания в Польше, в лаборатории Ежи Гротовского. Письмо было коряво написано на оберточной как будто бумаге, коричневатой, с виду старой. Он сообщал ей, что поменял веру, все прежнее разбито, а обломки оказались лучше целого… “Надо поговорить” – было нацарапано внизу. Но разговор этот состоялся только через два года.
Юрик уже ходил, покачиваясь и падая на попку.
Спасибо моей милейшей подруге Армине за этот бесценный подарок!
Однажды в Ереван, когда с гор спустилась осень и улицы города стали коричнево-золотистыми, приехал клоун.
Не знаю, может быть, он влюбился в длинноногую и смуглую девчонку, а может, это сказка…
Но правда, что он уехал с глазами, полными осенних дождей.
Горы
Выжженная солнцем долина в горах. Желто-серые скалы выше становятся фиолетовыми, искрящимися на солнце драгоценными вершинами.
Я и горы. Только горы и я.
Мудрые вечные горы, окружающие меня со всех сторон, закрывающие от остального мира, оставившие только голубую льдинку неба и флейту — ручей. Мудрые горы. Дают человеку звенящее одиночество, чтобы он понял: один он никто… Долина
Я живу в уютной долине Арарата. Долина эта, как чаша, края которой — горы. Я живу в ладонях земли. Я живу в израненных ладонях АБОВЯНА.
Жизнь — игра со многими правилами, но без рефери. Мы узнаём, как в неё играть, скорее наблюдая её, нежели справляясь в какой-нибудь книге, включая Священное Писание. Поэтому неудивительно, что столь многие играют нечестно, столь немногие выигрывают, столь многие проигрывают.
В любом случае, если это место — Мичиганский университет, Анн Арбор, штат Мичиган, который я помню, то можно с уверенностью предположить, что вы, его выпускники, ещё меньше знакомы с Писанием, чем те, кто сидел на этих трибунах, скажем, 16 лет назад, когда я отважился ступить на это поле впервые.
Для моих глаз, ушей и ноздрей это место — всё ещё Анн Арбор; оно синеет — или кажется синим, — как Анн Арбор; оно пахнет, как Анн Арбор (хотя должен признать, что в воздухе сейчас меньше марихуаны, чем бывало раньше, и это на миг повергает в смущение старого аннарборца). Таким образом, оно выглядит Анн Арбором, где я провёл часть моей жизни — лучшую, как мне кажется, часть — и где 16 лет назад ваши предшественники почти ничего не знали о Библии.
Когда я вспоминаю моих коллег, когда я сознаю, что творится с университетскими учебными программами по всей стране, когда я отдаю себе отчёт в давлении, которое так называемый современный мир оказывает на молодёжь, я чувствую ностальгию по тем, кто сидел на ваших стульях десяток или около того лет назад, потому что некоторые из них по крайней мере могли процитировать десять заповедей, а иные даже помнили названия семи смертных грехов. Но как они распорядились этими драгоценными знаниями впоследствии и насколько преуспели в игре, я не имею никакого понятия. Я лишь могу надеяться, что в итоге человек богаче, если он руководствуется правилами и табу, установленными кем-то совершенно неосязаемым, а не только Уголовным кодексом.
Поскольку вам, по всей вероятности, ещё рано подводить итоги и поскольку преуспеяние и приличное окружение — то, к чему вы, по-видимому, стремитесь, вам было бы невредно познакомиться с этими заповедями и перечнем грехов. Их в общей сложности 17, и некоторые из них частично совпадают. Конечно, вы можете возразить, что они принадлежат вероучению со значительной традицией насилия. Всё же, если говорить о верах, эта представляется наиболее терпимой; она заслуживает вашего рассмотрения хотя бы потому, что породила общество, в котором у вас есть право подвергать сомнению или отрицать её ценность.
Но я здесь не для того, чтобы превозносить добродетели какой-либо конкретной веры или философии, и я не получаю удовольствия, как, видимо, многие, от возможности подвергнуть нападкам современную систему образования или вас, её предполагаемых жертв. Во-первых, я не воспринимаю вас таковыми. Во-вторых, в определённых областях ваши знания неизмеримо выше моих или любого представителя моего поколения. Я рассматриваю вас как группу молодых разумно-эгоистичных душ накануне очень долгого странствия. Я содрогаюсь при мысли о его длине и спрашиваю себя, чем бы я мог быть вам полезен? Знаю ли я нечто о жизни, что могло бы помочь вам или иметь для вас значение, и если я что-то знаю, то есть ли способ передать эту информацию вам?
Ответ на первый вопрос, я думаю, «да» — не столько потому, что человеку моего возраста положено быть хитрее любого из вас в шахматах существования, сколько потому, что он, по всей вероятности, устал от массы вещей, к которым вы только стремитесь. (Одна эта усталость есть нечто, о чём молодых следует предупредить как о сопутствующей черте и их полного успеха, и их поражения; знание такого рода может усилить удовольствие от первого, а также скрасить последнее.) Что касается второго вопроса, я, по правде сказать, в затруднении. Пример вышеупомянутых заповедей может озадачить любого напутствующего оратора, ибо сами десять заповедей были напутственной речью, буквально — заповеданием. Но между поколениями существует прозрачная стена, железный занавес иронии, если угодно, видимая насквозь завеса, не пропускающая почти никакой опыт. В лучшем случае, отдельные советы.
Поэтому рассматривайте то, что вы сейчас услышите, просто как советы верхушки нескольких айсбергов, если так можно сказать, а не горы Синай. Я не Моисей, вы тоже не ветхозаветные евреи; эти немного беспорядочные наброски, нацарапанные в жёлтом блокноте где-то в Калифорнии, — не скрижали. Проигнорируйте их, если угодно, подвергните их сомнению, если необходимо, забудьте их, если иначе не можете: в них нет ничего обязательного. Если кое-что из них сейчас или в будущем вам пригодится, я буду рад. Если нет, мой гнев не настигнет вас.
И теперь и в дальнейшем, я думаю, имеет смысл сосредоточиться на точности вашего языка. Старайтесь расширять свой словарь и обращаться с ним так, как вы обращаетесь с вашим банковским счётом. Уделяйте ему много внимания и старайтесь увеличить свои дивиденды.
Цель здесь не в том, чтобы способствовать вашему красноречию в спальне или профессиональному успеху — хотя впоследствии возможно и это, — и не в том, чтобы превратить вас в светских умников. Цель в том, чтобы дать вам возможность выразить себя как можно полнее и точнее; одним словом, цель — ваше равновесие. Ибо накопление невыговоренного, невысказанного должным образом может привести к неврозу.
С каждым днём в душе человека меняется многое, однако способ выражения часто остаётся одним и тем же. Способность изъясняться отстаёт от опыта. Это пагубно влияет на психику. Чувства, оттенки, мысли, восприятия, которые остаются неназванными, непроизнесёнными и не довольствуются приблизительностью формулировок, скапливаются внутри индивидуума и могут привести к психологическому взрыву или срыву.
Чтобы этого избежать, не обязательно превращаться в книжного червя. Надо просто приобрести словарь и читать его каждый день, а иногда — и книги стихов. Словари, однако, имеют первостепенную важность. Их много вокруг; к некоторым прилагается лупа. Они достаточно дёшевы, но даже самые дорогие среди них (снабжённые лупой) стоят гораздо меньше, чем один визит к психиатру. Если вы всё же соберётесь посетить психиатра, обращайтесь с симптомами словарного алкоголизма.
И теперь, и в дальнейшем старайтесь быть добрыми к своим родителям. Если это звучит слишком похоже на «Почитай отца твоего и мать твою», ну что ж. Я лишь хочу сказать: старайтесь не восставать против них, ибо, по всей вероятности, они умрут раньше вас, так что вы можете избавить себя по крайней мере от этого источника вины, если не горя.
Если вам необходимо бунтовать, бунтуйте против тех, кто не столь легко раним. Родители — слишком близкая мишень (так же, впрочем, как братья, сёстры, жены или мужья); дистанция такова, что вы не можете промахнуться. Бунт против родителей со всеми его я-не-возьму-у-вас-ни-гроша, по существу, чрезвычайно буржуазное дело, потому что оно даёт бунтовщику наивысшее удовлетворение, в данном случае — удовлетворение душевное, даваемое убеждённостью. Чем позже вы встанете на этот путь, тем позже вы станете духовным буржуа; то есть, чем дольше вы останетесь скептиком, сомневающимся, интеллектуально неудовлетворённым, тем лучше для вас.
С другой стороны, конечно, это мероприятие с не-возьму-ни-гроша имеет практический смысл, поскольку ваши родители, по всей вероятности, завещают всё, что они имеют, вам — и удачливый бунтовщик в конце концов получит всё состояние целиком; другими словами, бунт — очень эффективная форма сбережения. Хотя процент убыточен; и я бы сказал, ведёт к банкротству.
Старайтесь не слишком полагаться на политиков — не столько потому, что они неумны или бесчестны, как чаще всего бывает, но из-за масштаба их работы, который слишком велик даже для лучших среди них, — на ту или иную политическую партию, доктрину, систему или их прожекты. Они могут в лучшем случае несколько уменьшить социальное зло, но не искоренить его. Каким бы существенным ни было улучшение, с этической точки зрения оно всегда будет пренебрежимо мало, потому что всегда будут те — хотя бы один человек, — кто не получит выгоды от этого улучшения.
Мир несовершенен; Золотого века никогда не было и не будет. Единственное, что произойдёт с миром, — он станет больше, то есть многолюднее, не увеличиваясь в размерах. Сколь бы справедливо человек, которого вы выбрали, ни обещал поделить пирог, он не увеличится в размерах; порции обязательно станут меньше.
В свете этого — или, скорее, в потёмках — вы должны полагаться на собственную домашнюю стряпню, то есть управлять миром самостоятельно — по крайней мере той его частью, которая вам доступна и находится в пределах вашей досягаемости.
Однако, осуществляя это, вы также должны приготовиться к горестному осознанию, что даже вашего собственного пирога не хватит; вы должны приготовиться к тому, что вам, по всей вероятности, придётся отведать в равной мере и благодарности и разочарования.
Здесь самый трудный урок для усвоения — не терять усердия на кухне, ибо, подав этот пирог хотя бы однажды, вы создаёте массу ожиданий. Спросите себя, по силам ли вам такая бесперебойная поставка пирогов, или вы больше рассчитываете на политиков?
Каков бы ни был исход этого самокопания — может ли мир положиться на вашу выпечку? — начните уже сейчас настаивать на том, чтобы все эти корпорации, банки, школы, лаборатории, или где вы там будете работать и чьи помещения отапливаются и охраняются полицией круглые сутки, впустили бездомных на ночь, сейчас, когда зима.
Старайтесь не выделяться, старайтесь быть скромными. Уже и сейчас нас слишком много — и очень скоро будет много больше. Это карабканье на место под солнцем обязательно происходит за счёт других, которые не станут карабкаться. То, что вам приходится наступать кому-то на ноги, не означает, что вы должны стоять на их плечах.
К тому же, всё, что вы увидите с этой точки — человеческое море плюс тех, кто, подобно вам, занял сходную позицию — видную, но при этом очень ненадежную: тех, кого называют богатыми и знаменитыми.
Вообще-то, всегда есть что-то неприятное в том, чтобы быть благополучнее тебе подобных, особенно когда этих подобных миллиарды. К этому следует добавить, что богатых и знаменитых в наши дни тоже толпы и что там, наверху, очень тесно. Так что, если вы хотите стать богатыми, или знаменитыми, или и тем и другим, в добрый час, но не отдавайтесь этому целиком.
Жаждать чего-то, что имеет кто-то другой, означает утрату собственной уникальности; с другой стороны, это, конечно, стимулирует массовое производство. Но, поскольку вы проживаете жизнь единожды, было бы разумно избегать наиболее очевидных клише, включая подарочные издания.
Сознание собственной исключительности, имейте в виду, также подрывает вашу уникальность, не говоря о том, что оно сужает ваше чувство реальности до уже достигнутого. Толкаться среди тех, кто, учитывая их доход и внешность, представляет — по крайней мере теоретически — неограниченный потенциал, много лучше членства в любом клубе.
Старайтесь быть больше похожими на них, чем на тех, кто на них не похож; старайтесь носить серое. Мимикрия есть защита индивидуальности, а не отказ от неё. Я посоветовал бы вам также говорить потише, но, боюсь, вы сочтёте, что я зашёл слишком далеко.
Однако помните, что рядом с вами всегда кто-то есть: ближний. Никто не просит вас любить его, но старайтесь не слишком его беспокоить и не делать ему больно; старайтесь наступать ему на ноги осторожно; и, если случится, что вы пожелаете его жену, помните по крайней мере, что это свидетельствует о недостатке вашего воображения, вашем неверии в безграничные возможности жизни или незнании их.
На худой конец, постарайтесь вспомнить, из какого далека — от звёзд, из глубин Вселенной, возможно, с её противоположного конца — пришла просьба не делать этого, равно как и идея возлюбить ближнего как самого себя. По-видимому, звезды знают больше о силе тяготения, а также и об одиночестве, чем вы; ибо они — глаза желания.
Всячески избегайте приписывать себе статус жертвы. Из всех частей тела наиболее бдительно следите за вашим указательным пальцем, ибо он жаждет обличать. Указующий перст есть признак жертвы — в противоположность поднятым в знаке Victoria среднему и указательному пальцам, он является синонимом капитуляции.
Каким бы отвратительным ни было ваше положение, старайтесь не винить в этом внешние силы: историю, государство, начальство, расу, родителей, фазу луны, детство, несвоевременную высадку на горшок и т. д. Меню обширное и скучное, и сами его обширность и скука достаточно оскорбительны, чтобы восстановить разум против пользования им. В момент, когда вы возлагаете вину на что-то, вы подрываете собственную решимость что-нибудь изменить; можно даже утверждать, что жаждущий обличения перст мечется так неистово, потому что эта решимость не была достаточно твёрдой.
В конце концов, статус жертвы не лишён своей привлекательности. Он вызывает сочувствие, наделяет отличием, и целые страны и континенты нежатся в сумраке ментальных скидок, преподносимых как сознание жертвы. Существует целая культура жертвы, простирающаяся от личных адвокатов до международных займов. Невзирая на заявленную цель этой системы, чистый результат ее деятельности — заведомое снижение ожиданий, когда жалкое преимущество воспринимается или провозглашается крупным достижением.
Конечно, это терапевтично и, учитывая скудость мировых ресурсов, возможно, даже гигиенично, так что за неимением лучшего материала можно удовольствоваться таким — но старайтесь этому сопротивляться. Какой бы исчерпывающей и неопровержимой ни была очевидность вашего проигрыша, отрицайте его, покуда ваш рассудок при вас, покуда ваши губы могут произносить «нет».
Вообще, старайтесь уважать жизнь не только за её прелести, но и за её трудности. Они составляют часть игры, и хорошо в них то, что они не являются обманом. Всякий раз, когда вы в отчаянии или на грани отчаяния, когда у вас неприятности или затруднения, помните: это жизнь говорит с вами на единственном хорошо ей известном языке. Иными словами, старайтесь быть немного мазохистами: без привкуса мазохизма смысл жизни неполон.
Если это вам как-то поможет, старайтесь помнить, что человеческое достоинство — понятие абсолютное, а не разменное; что оно несовместимо с особыми просьбами, что оно держится на отрицании очевидного. Если вы найдёте этот довод несколько опрометчивым, подумайте по крайней мере, что, считая себя жертвой, вы лишь увеличиваете вакуум безответственности, который так любят заполнять демоны и демагоги, ибо парализованная воля — не радость для ангелов.
Мир, в который вы собираетесь вступить, не имеет хорошей репутации. Он лучше с географической, нежели с исторической точки зрения; он всё ещё гораздо привлекательнее визуально, нежели социально. Это не милое местечко, как вы вскоре обнаружите, и я сомневаюсь, что оно станет намного приятнее к тому времени, когда вы его покинете.
Однако это единственный мир, имеющийся в наличии: альтернативы не существует, а если бы она и существовала, то нет гарантии, что она была бы намного лучше этой. Там, снаружи, — джунгли, а также пустыня, скользкий склон, болото и т. д. — буквально — но, что хуже, и метафорически. Однако, как сказал Роберт Фрост: «Лучший выход — всегда насквозь». И ещё он сказал, правда, в другом стихотворении, что «жить в обществе значит прощать». Несколькими замечаниями как раз об этом деле прохождения насквозь я хотел бы закончить.
Старайтесь не обращать внимания на тех, кто попытается сделать вашу жизнь несчастной. Таких будет много — как в официальной должности, так и самоназначенных. Терпите их, если вы не можете их избежать, но как только вы избавитесь от них, забудьте о них немедленно.
Прежде всего старайтесь не рассказывать историй о несправедливом обращении, которое вы от них претерпели; избегайте этого, сколь бы сочувственной ни была ваша аудитория. Россказни такого рода продлевают существование ваших противников: весьма вероятно, они рассчитывают на то, что вы словоохотливы и сообщите о вашем опыте другим.
Сам по себе ни один индивидуум не стоит упражнения в несправедливости (или даже в справедливости). Отношение один к одному не оправдывает усилия: ценно только эхо. Это главный принцип любого притеснителя, спонсируется ли он государством, или руководствуется собственным я. Поэтому гоните или глушите эхо, не позволяйте событию, каким бы неприятным или значительным оно ни было, занимать больше времени, чем ему потребовалось, чтобы произойти.
То, что делают ваши неприятели, приобретает своё значение или важность от того, как вы на это реагируете. Поэтому промчитесь сквозь или мимо них, как если бы они были жёлтым, а не красным светом. Не задерживайтесь на них мысленно или вербально; не гордитесь тем, что вы простили или забыли их, — на худой конец, первым делом забудьте. Так вы избавите клетки вашего мозга от бесполезного возбуждения; так, возможно, вы даже можете спасти этих тупиц от самих себя, ибо перспектива быть забытым короче перспективы быть прощённым. Переключите канал: вы не можете прекратить вещание этой сети, но в ваших силах, по крайней мере, уменьшить её рейтинг.
Это решение вряд ли понравится ангелам, но оно непременно нанесёт удар по демонам, а в данный момент это самое важное.
Здесь мне лучше остановиться. Я буду рад, если вы сочтёте то, что я сказал, полезным. Если нет, это покажет, что вы подготовлены к будущему гораздо лучше, чем можно было бы ожидать от людей вашего возраста. Что, я полагаю, также является основанием для радости — не для опасений. В любом случае — хорошо вы подготовлены или нет — я желаю вам удачи, потому что и так впереди у вас не праздники — и вам понадобится удача. Однако, я думаю, вы справитесь.
Я не цыганка; я не могу предсказать ваше будущее, но невооружённым глазом видно, что в вашу пользу говорит многое. Во-первых, вы родились, что само по себе половина дела, и вы живёте в демократии — этом доме на полдороге между кошмаром и утопией, — которая чинит меньше препятствий на пути индивидуума, чем её альтернативы.
Наконец, вы получили образование в Мичиганском университете, лучшем, на мой взгляд, университете страны, хотя бы потому, что 16 лет назад он предоставил крайне необходимую возможность самому ленивому человеку на Земле, который к тому же практически не говорил по-английски, — вашему покорному слуге. Я преподавал здесь лет восемь; язык, на котором я сегодня обращаюсь к вам, я выучил здесь; некоторые из моих бывших коллег всё ещё служат, другие на пенсии, а третьи спят вечным сном в земле Анн Арбора, по которой теперь ходите вы. Ясно, что это место имеет для меня чрезвычайную сентиментальную ценность; и столь же много оно будет значить лет через десять для вас. До этой степени я могу предсказать ваше будущее; в этом отношении я знаю, что вы не пропадёте или, точнее, вас ждёт успех. Ибо ощущение тёплой волны, накатывающей на вас лет через десять при упоминании этого города, будет означать — неважно, повезло вам или нет, — что как человеческие существа вы состоялись. Именно такого рода успеха в будущем я и желаю вам прежде всего. Остальное зависит от удачи и имеет меньшее значение.
Решение назревало медленно, постепенно вырисовывалось, обретало форму и очертания, когда-то отвергнутое для того, чтобы со временем добиться реальных результатов. Одолеть агрессию и злобу. В открытую. Всем телом и естеством. Ему казалось, что уже находиться среди них, этих воющих, улюлюкающих мальчишек, и то уже слишком. А беситься и верещать, распоясываться, как другие, совсем ни в какие ворота не лезет. Просто он знал, что это не доставило бы ему ни малейшего удовольствия. Мальчики носились, как угорелые, ставили подножки и колотили друг друга, били по лицу. Он примирился с постыдностью происходящего. В преддверии каникул совесть у них совсем улетучивалась. Они дрались и гоготали.
А его тянуло к ним, ему становилось завидно. Почему бы не попробовать, в самом деле? Почему бы не побегать с ними за компанию? Почему бы не поорать вволю? Не принять участия в их диких забавах? Не поразмяться? Конечно, ничего хорошего в их игрищах нет, но не может же он все время быть в стороне и просто глазеть на остальных. Не вечно же ему прятаться в своей скорлупе. Они были носителями чуждого ему начала, эти мальчишки. С ними он чувствовал себя не в своей тарелке и с ними же связывал надежды на спасение. Несомненно, он тоже ощущал потребность в движении, ведь именно оно давало жизнь всему сущему.
Ребята издевались над ним, дразнили, обзывали рохлей, нюней, трусом. Но нет, он не трусил. Ему было совестно вести себя, как они, ведь они понятия не имели, в каком году живут, не догадывались, что в них заложен жизненный опыт человечества. Ради их же пользы. Чтоб они смогли стать людьми.
В обязательные для школы игры – бейсбол, футбол – он играл. Давалось это ему с трудом: он никак не мог постичь их смысла, зачем, например, нужно ловить летящий мяч? И хотя он выкладывался вовсю, завладеть мячом ему удавалось лишь по счастливой случайности. Это обстоятельство приводило его в чрезвычайное замешательство, и он вместо того, чтобы послать мяч другому игроку, зафутболивал его куда-нибудь в небо или чуть пониже. И готов был лопнуть от злости на самого себя за нерасторопность и неумение. При виде бейсбольной биты он приходил в ужас, но не из страха перед ударом мяча, хотя и такое случалось не раз и заставляло его подпрыгивать от резкой боли, а потому, что ему хотелось нанести точный, сильный, искусный удар и заслать мяч подальше. В результате же он почем зря молотил воздух под хохот и ржание присутствующих. Он не мог унять дрожь в коленках и скрежетал зубами, страдая всем телом и мучаясь душой. Но всякий раз, когда ему удавалось дорваться до мяча, удар получался смазанным, скользящим, мяч летел вверх свечкой. В общем, все не слава богу.
Никто не хотел брать его в свою команду. Он был неумеха, суетился без толку, на него нельзя было положиться, и его присутствие в команде удручающе действовало на остальных игроков.
На футбольном поле он был робок, нерешителен, всегда оказывался в стороне от главных событий и завидовал точным ударам своих товарищей. Если же мяч приходил прямиком к нему, то, как правило, толку от этого было немного. Либо его нога описывала в воздухе большую дугу и не попадала по мячу, либо он посылал мяч совсем не туда, куда надо. Будь на его месте какой-нибудь другой тюфяк, его бы живо превратили во всеобщее посмешище. Но тут никому смешно не было. Слишком уж он был серьезен и внутренне отдален.
А тяга к игре все нарастала. Наедине с собой, по ночам дома, за столом или во сне, он наносил воображаемые удары, делал выпады. «Я ударю, – твердил он. – Я зашвырну». Он презирал настоятельную необходимость действовать, презирал саму мысль об этом, но она не давала ему покоя, ввергала в смятение. Мальчишки не беспокоили, хотя были те еще злыдни, – ненавистна была сама идея, шкала ценностей, переворачивание понятий добра и зла с ног на голову.
И вдруг вполне сознательно он ввязался в драку с самым известным громилой в школе, с которым никто не рисковал иметь дела. Это было как бы испытанием, репетицией. Драки было легко избежать, но он не стал этого делать, чем встревожил многих. Он не боялся. Никого не боялся. Неизбежность того, что ему расквасят нос или поставят фонарь под глазом, больше не страшила. Его удары не отличались точностью и в основном в цель не попадали. Хуже всего было то, что когда ему представлялась возможность врезать, как следует, он не пользовался ею, не мог заставить себя ударить человека по лицу. Досталось ему, конечно, по первое число. Но и определенный успех имелся: был сделан первый шаг, положено начало.
И не важно, что затея была совершенно бессмысленная и никчемная. Это и так ясно как божий день, но он продолжал стоять на своем. Носился вместе с мальчишками, орал, ставил подножки, боролся и играл в их командах.
Самое главное было не останавливаться, двигаться, не важно, в каком направлении и с какими последствиями. Действовать. Всегда. В любой момент, без передыху. От одного стремиться к другому. Никакой созерцательности, никакой рефлексии, никакого копания в прошлом. Никаких дневников и летописей.
Он принял правила игры и в семнадцать лет стал выступать в школьной команде по регби. Он не отличался габаритами, но был увертлив, и обладал способностью пронести мяч через открытое поле на большое расстояние. Ему нравилась игра, хотя он и не принимал ее всерьез, не сражался. Это же всего лишь игра, спорт. Через год-два их болельщики будут сидеть по домам либо офисам. Когда же он напрягался, чтобы достичь цели во что бы то ни стало, то обнаруживал, что его пыл и самозабвение как бы лишают игру смысла. Он так увязал во всеобщей свалке, что игра уже не приносила ему никакого удовлетворения, и он неизбежно начинал ненавидеть команду соперников, а это было глупо.
Мальчики помладше, жившие по соседству, души в нем не чаяли, а ему доставляло удовольствие обучать их боксу и борьбе. Если он замечал, что кто-нибудь из ребят начинал злиться, тут же останавливал бой.
– Вот что, – говорил он. – Ты не должен ненавидеть соперника. Это спорт. И относиться к нему надо соответственно.
Он считал, что если сумеет научить ребят боксировать без озлобления, то жить им на свете будет легче. Однако уже много раз он то из-за одного, то из-за другого попадал в передряги, которые в конечном счете заканчивались мордобоем.
Как-то вечером на веранде своего дома он беседовал с Рубеном Полом. Вдруг к ним с шумом и гамом подбежала стайка семи-восьмилетних мальчишек: их оскорбили. Рой Соммерс, выступавший на ринге Американского легиона, это он оскорбил их.
– Он обзывал нас грязными армяшками, – пожаловался со слезами в голосе восьмилетний Ара Джордж и заплакал.
– Кончай реветь, – велел ему мальчик постарше, – Каспар его проучит, Каспар заставит его взять свои слова обратно.
– Да, – всхлипнул другой.
Рубен Пол нашел все это очень забавным:
– Он сказал, что мы грязные, да? Ну а вы ответили ему, что мы такие же чистые, как он? Что мы, как и он, раз в неделю ходим в баню?
– Не в этом дело, – возразил мальчик постарше, – речь совсем о другом.
Замечания Рубена не показались Каспару заслуживающими внимания. Связываться с таким тупым, неотесанным типом, как Рой Соммерс, конечно же, бессмысленно, но слезы Ара Джорджа задели его за живое. Хоть он и не знал родного языка, в нем пробудилась древняя боль, разбуженная беспричинной ненавистью.
– Где Соммерс? – спросил он.
Мальчики ответили, что Соммерс ждет на пустыре, напротив аттракционов. С ним двое приятелей и женщина. И умолкли, затаив дыхание, глядя на Каспара: пойдет или не пойдет.
Они двинулись к аттракционам вниз по Сан-Бенито-авеню, а Ара Джордж, всхлипывая, поплелся домой. Он был напуган и не хотел видеть, что будет дальше.
– Не лезть же тебе в драку только из-за того, что малышня устроила переполох, – пытался урезонить его Рубен.
– Да, – признался Каспар, – меня наверняка здорово отделают.
Когда они пришли на пустырь, Соммерс, его дружки и женщина что-то пили, передавая бутылку по кругу. Женщина выкрикнула ругательство, и мальчики сказали:
– Вот, слышишь, Каспар?
Рубен попросил их держаться у края пустыря и велел им никого не обзывать. Их послушание и незащищенность вызывали в нем раздражение. Заурядность происходящего подавляла, и он совсем потерял голову оттого, что именно этой головою не мог придумать ничего разумного. Он взял Каспара за руку и объявил, что драться будет он.
– Ты в это дело не встревай, – сказал Каспар. Рубен в жизни ни с кем не дрался. Его язык был куда выразительнее и сильнее кулаков.
– Ты не в себе, – вразумлял его Каспар. – Ты ненавидишь их.
Соммерс выразил удивление по поводу противника и уже предвкушал, какое неотразимое впечатление он произведет на свою подругу.
– Вы только посмотрите, кого они выставили против меня, – развлекал он приятелей, а те едва сдерживались, чтобы не расхохотаться. Затем он похвастался, что будет драться одной правой, что, принимая во внимание слабость противника, левая ему не понадобится. Но его соперник отверг фору, и они сняли пиджаки, закатали рукава, причем один из них делал это с откровенным намерением поразвлечься.
Бой начался очень неспешно, и Рубен почувствовал, что обязательно должен что-то предпринять, но его одолевали беспомощность и бессилие; в нем клокотала ненависть, и он не знал, как от нее освободиться. Рубен проклинал себя за то, что не уродился таким же верзилой, как Соммерс. Мировая цивилизация перестала существовать. Превосходство основывалось на грубой силе и напоре, возобладало количество, а качество оказалось не у дел.
Непринужденно нанося удары, Соммерс входил в форму, у него явно было преимущество в силе и весе. Его противник время от времени осыпал его сериями ударов, впрочем недостаточно сильных, чтобы вызвать сколько-нибудь серьезное беспокойство. И Соммерс смеялся в ответ и фыркал, продувая ноздри.
– Ты у меня получишь сейчас такую трепку, какой в жизни не получал, – объявил он.
– Убей его! – крикнула женщина. – Закати ему резню!
Рубен Пол трясся в бессильной злобе:
– Да, да, конечно, этим методом у них и определяется качество расы.
– Что он сказал? – переспрашивали друг друга мальчишки. – Каспар проигрывает?
Они потирали руки, не в силах ничем помочь другу.
Когда Соммерс нанес особенно сильный глухой удар, его дружки радостно загалдели:
– Так его, Рой. Будет теперь знать свое место!
Рубен онемел. У него не было слов выразить собственное состояние. Впервые в жизни ему захотелось совершить нечто физически зримое, раз и навсегда покончить с чудовищной нелепостью, которая была для него отрицанием цивилизации, отказом от истории, посягательством на самое жизнь. Он был зол на себя, но ему хотелось одного: остервенело размахивать дубиной, превратиться в разъяренное животное.
Мальчики, не в силах больше сдерживаться, выкрикивали ругательства, стараясь перекричать женщину. Раз она даже погналась за ними, и они разбежались. Самые маленькие заплакали.
– Мы вас вырежем, как турки, – приговаривала она, – порубим на куски на турецкий манер.
Эти слова словно полоснули Каспара ножом по сердцу – Бог с ними, с турками. Что с них взять? Они жили по соседству с ним, как братья. Он не держал на них зла. Но тошнотворный визг этой бабенки, гнусность и мерзость ее воплей оскверняли землю. Он решил, что у него нет выбора. Он должен выбить, выколотить из них все это, раз уж другого языка они не понимают. Он был в отчаянии из-за того, что ему не хватало веса, роста, мощи, чтобы выполнить задуманное как полагается.
Соммерс молотил его со злой радостью. У Каспара кровоточили губы и бровь. Затуманенное сознание рисовало картины падения в бездну с огромной высоты. Он работал кулаками что есть силы, и когда кровь хлынула из носа и брызнула из губ его противника, в нем затеплилась надежда: «Боже, дай мне хоть раз, один только раз доказать им…»
А потом он грохнулся, ударившись о землю, и все твердил про себя: «Что ж ты, идиот несчастный, позволил ему свалить тебя с ног. Ему!..»
Он услышал детские голоса, упрашивающие его подняться, увидел Соммерса. Тот стоял над ним в разорванной рубашке и тяжело дышал. Если он не ошибался, детские голоса твердили:
– Он устал, Каспар. Вставай, поднимайся!
Он не видел Рубена, но чувствовал, что и Рубен испытывает то же, что он. А когда до него снова донеслись вопли женщины, вскочил на ноги и вдруг ощутил, что его удары становятся все сильнее и сильнее.
Он опять упал. От боли в ушах пространство вдруг стало тяжелым и вязким. Казалось, из него, как из глины, можно что-нибудь вылепить, будь на то время.
Теперь его противник дрался в полную силу, раздосадованный, что позабавиться не удалось и вся эта затея обернулась изнурительным испытанием из-за невероятного упрямства маленького соперника. Один раз Соммерс каким-то непостижимым образом был сбит с ног и остался неподвижно лежать на земле. Женщина орала на него что было мочи. Мальчишки торжествовали. Соммерс медленно поднялся и рявкнул на свою товарку, поскольку развлечение было затеяно в ее честь.
Каспару казалось, что бой идет уже целую вечность и ему не будет конца. Все остальное в жизни перестало существовать. Он пытался убедить себя, что бой длится минут десять-пятнадцать, но в это не верилось. Бой стал средоточием всего: начала, конца, вечности. Густая тяжелая материя пространства гудела от его неистовства. Голова стала словно налитая свинцом, земля затаилась в ожидании.
Он падал много раз и каждый раз злился на себя все больше: сил оставалось все меньше. Поднимаясь на ноги, он чувствовал, как колотится у него в висках кровь, ноют кости и сам он вроде себе уже не принадлежит. «А я все равно буду заставлять себя подниматься, вечно, беспрестанно». Какое это было бы наслаждение погибнуть, какая логичная и достойная развязка. Они смеялись, смеялись над ним, ненавидя; слезы Ара Джорджа были слезами самой старой родины. Сердце Рубена истекало кровью. Мальчишки, молодая поросль древней виноградной лозы, умоляли Каспара подняться, продолжать бой.
Он встал уже в который раз, всхлипывая, в отчаянном порыве уничтожить эту ненависть, но руки больше его не слушались. Он подумал: вот если бы у него было хоть немного сил, если бы кости и мышцы стали послушными хотя бы на мгновение, если бы только… Но не мог, не мог. «О, Армения, Армения», – простонал он.
Соммерс был явно не прочь воспользоваться представившейся возможностью прекратить бой.
– Ну, ты уже почти готов. – В его голосе отсутствовала прежняя озлобленность, а может, просто не было сил злиться. Его дружки вели себя тихо, помалкивали; малыши не хныкали, а женщину почему-то колотил озноб.
Когда они уходили с пустыря, в отношении Соммерса к своей подруге произошла перемена. Приятели даже были вынуждены держать его за руки из опасения, что он, чего доброго, ее стукнет.
Дрожащими пальцами Рубен стер кровь с лица Каспара. Мальчишки обступили их, притихшие, расстроенные и гордые своей причастностью к происходившему.
– Давайте, ребята, – сказал Рубен, – по домам, поздно уже.
Они так же молча удалились и не осмеливались раскрыть рта, пока не отошли на полквартала, а потом загалдели все разом, наперебой, не слыша друг друга.
У Каспара, похоже, был сломан нос, два или три ребра, не говоря о множестве синяков и ссадин. Он был очень недоволен собой, тем, что ему не удалось одержать решительной победы. Возвращаясь по Сан-Бенито-авеню домой, Рубен вдруг разрыдался:
– Господи, я не знаю, как мне быть, что делать со всем этим. Я не знаю, за что взяться, у меня опускаются руки. Я не могу допустить, чтобы так продолжалось дальше.
Он горько плакал, стыдясь самого себя, его боль и возмущение возносились в черноту космоса, освященные тишиной ночи.
В последнее время у многих можно заметить красную нить на запястье.
Почему тонкая красная нить столь важна? Ответить на этот вопрос можно одним словом: защита. Многие народы и учения красную нить используют для защиты от дурного глаза. Дурной глаз – это очень мощная злая сила. Так называют недружелюбные и недобрые взгляды, которыми нас время от времени удостаивают окружающие. Наполненные завистью глаза и недоброжелательные взгляды наносят нам вред, мешают полностью реализовывать свой потенциал во всех областях нашей жизни.
Согласно Каббале, повязывается красная нить на левую руку, так как считается, что негативная энергия входит в нас именно слева. Левая рука получает – правая отдаёт, а красная нить является препятствием для негатива. Кстати, как известно, красный цвет – цвет опасности, это тоже имеет значение. Каббалисты считают, что для того чтобы нить начала действовать, она должна быть повязана определённым образом: завязывать её должен человек, с которым у вас крепкая взаимная любовь и которому вы полностью доверяете, – обычно это родители, бабушки, дедушки или другие близкие вам люди. Пока вам будут повязывать нить, вы должны читать молитву или просто просить сострадания, доброты и защиты от сглаза. Загвоздка состоит в том, что эту нить не купишь в швейном магазине, за ней придётся съездить в Израиль, в маленький южный городок Нетивот, где её получают путём разрезания на мелкие кусочки той нити, которой была обёрнута гробница одной из прародительниц иудейского рода Рахиль.
Рахель и Красная Нить
Существует традиция семь раз обернуть красную нить вокруг гробницы Рахели, великой матери. Рахель, жена Иакова, после многих лет бесплодия родила двоих сыновей, Иосифа, а затем Вениамина.
После того, как красная нить оборачивается вокруг гробницы, она наполняется силой энергии Рахель. Затем красную нить нарезают на кусочки и носят на запястье левой руки.
Как носить красную нить?
Пусть кто-нибудь, кого вы любите, повяжет на ваше левое запястье красную нить. Сначала он должен плотно обвязать нить вокруг запястья простым узлом. Завяжите нить ещё шесть раз, чтобы всего получилось семь узелков. Теперь пообещайте себе воздерживаться от плохих мыслей или слов о других.
Отрицательное поведение такого рода будет мешать вашим попыткам достичь личного наполнения и защиты. В заключение пусть этот человек произнесёт молитву, которая защитит вас от дурного глаза.
Защита с помощью красной нити вне каббалы
В Индии красная нить носит название ракшасутра, чараду или маули. Считается, что она несет в себе благословение, приносит власть и славу, а также уничтожает зло. Получают ее в храме во время проведения религиозного обряда пуджи.
В ИНДУИСТСКИХ ХРАМАХ КРАСНУЮ НИТЬ ЗАВЯЗЫВАЮТ НЕЗАМУЖНИМ ЖЕНЩИНАМ НА ПРАВОЕ ЗАПЯСТЬЕ. МУЖЧИНАМ И ЗАМУЖНИМ ЖЕНЩИНАМ ЕЕ ПОВЯЗЫВАЮТ НА ЛЕВУЮ РУКУ
Моряки Северной Европы перед отправлением в плавание покупали у знахарок магические талисманы для привлечения нужного ветра. Это были обрывки веревок красного цвета, связанных определенным способом. Над каждым узелком таких талисманов произносились специальные магические заклинания.
Нити в качестве оберега использовали и славяне. Они повязывали нити вокруг лодыжек и запястий. Чтобы защитить ребенка от сглаза, ему на запястье повязывали переплетенные между собой разноцветные нити. Использовались шерстяные, хлопковые, шелковые и льняные нити. Сила и влияние такого браслета зависит от цвета. К примеру, красные нити делают своего обладателя неуязвимым: защищают от хулиганов, грабителей и недобрых людей. На красных нитях часто делали наузы – плетенки из нескольких узелков.
Моя поездка в Израиль преследовала прежде всего одну цель — давняя мечта посмотреть все святые места, особенно армянские. Паломничество меняет любого человека, вера его становится непоколебимой, а душа влюбляется в эти святые места. Но, невозможно конечно обойти за несколько дней все, что давно мечталось увидеть.
Я уже писала в своем блоге об Армянском Иерусалиме , сегодня я хочу рассказать Вам об одном из важных исторических мест — о Стене Плача. Место, с особой энергетикой, место, куда с верой и надеждой приходят миллионы людей со всех краев света. Место, где у меня самой потекли слезы во время молитвы, и куда я привезла свои мечты и просьбы, которые, кстати, услышаны.
Свое название она получила потому, что евреи оплакивают здесь Первый и Второй Храмы, разрушенные оба в один день, но в различные годы.
Длина всей Западной стены составляет 488 метров. Стены возвышаются на высоту 15-ти метров и еще часть стены находится под грунтом. Она была сооружена из огромных обтесанных каменных блоков без скрепляющего раствора и все камни очень плотно подогнаны друг к другу.
Сегодня Стена Плача является самым святым местом для иудеев всего мира. Каждый день сюда стекаются тысячи людей: и израильтян и туристов. Евреи оплакивают утерянные Храмы и молятся о возрождении былой мощи Израиля. Люди вкладывают меж камней Стены записочки с просьбами к Богу, а потом молятся или просто молчат. Просьбы в записках самые разные: от простых житейских до просьб о мире всем народам Земли. Люди обращаются к Богу письменно в самые трудные моменты своей жизни, когда помощи больше просить не у кого. Раз в месяц все записки собираются и закапываются в специальных емкостях на Масличной горе, так что все послания к Всевышнему никогда не исчезнут.
Неевреи тоже могут подойти к Стене Плача, если будут соответствующе одеты: мужчины в головных уборах (кипах), женщины в скромной одежде и с покрытыми плечами. Замужние женщины должны подходить к Стене с покрытой головой. Кипы и платки для покрытия головы и плеч можно получить у стены на время. У Стены Плача мужчины молятся с левой стороны, а женщины — с правой.
И днем и ночью слышны молитвы у Стены на разных языках мира. Каждый молится по разному.
После войны за независимость в 1948 году Храмовая гора перешла под контроль Иордании и до 1967 года евреи к Стене Плача не допускались. Во время Шестидневной войны израильские войска заняли Старый Город и молитвы у Стены Плача возобновились.
Со Стеной Плача связано очень много современных традиций. Здесь приносят присягу солдаты отборных боевых частей Армии Обороны Израиля, многие мальчики, достигшие 13-летнего возраста впервые вызываются здесь к чтению Торы, в День Независимости Израиля и в День Освобождения Иерусалима у Стены проводятся торжественные мероприятия.
Пойдете ли вы по жизни дорогой риска или благоразумия, вы рано или поздно столкнетесь с тем, что по традиции принято называть Злом. Я говорю не о персонаже готических романов, а как минимум о реальной общественной силе, которая никоим образом вам неподвластна. И ни благие намерения, ни хитроумный расчет не избавляют от неизбежного столкновения. Более того, чем осторожнее и расчетливее вы будете, тем более вероятна встреча и тем болезненней будет шок. Жизнь так устроена, что то, что мы называем Злом, поистине вездесуще, хотя бы потому, что прикрывается личиной добра. Оно никогда не входит в дом с приветственным возгласом: «Здорово, приятель! Я -зло», что, конечно, говорит о его вторичности, но радости от этого мало -слишком уж часто мы в этой его вторичности убеждаемся.
Поэтому было бы весьма полезно подвергнуть как можно более тщательному анализу наши представления о добре, образно говоря, перебрать гардероб и посмотреть, что из одежд приходится незнакомцу впору. Это займет немало времени, но время будет потрачено отнюдь не зря. Вы будете ошеломлены, узнав, сколь многое из того, что вы считали выстраданным добром, легко и без особой подгонки окажется удобным доспехом для врага. Возможно, вы даже усомнитесь, не есть ли он ваше зеркальное отражение, ибо всего удивительнее во Зле — его абсолютно человеческие черты. Так, например, нет ничего легче, чем вывернуть наизнанку понятия о социальной справедливости, гражданской добродетели, о светлом будущем и т. п. Вернейший признак опасности здесь -масса ваших единомышленников, не столько из-за того, что единодушие легко вырождается в единообразие, сколько по свойственной большому числу слагаемых вероятности опошления благородных чувств.
Не менее очевидно, что самая надежная защита от Зла — в бескомпромиссном обособлении личности, в оригинальности мышления, его парадоксальности и, если угодно — эксцентричности. Иными словами, в том, что невозможно исказить и подделать, что будет бессилен надеть на себя, как маску, завзятый лицедей, в том, что принадлежит вам и только вам — как кожа: ее не разделить ни с другом, ни с братом. Зло сильно монолитностью. Оно расцветает в атмосфере толпы и сплоченности, борьбы за идею, казарменной дисциплины и окончательных выводов. Тягу к подобным условиям легко объяснить его внутренней слабостью, но понимание этого не прибавит силы, если Зло победит. А Зло побеждает, побеждает во многих частях мира и в нас самих. Глядя на его размах и напор, видя — в особенности! — усталость тех, кто ему противостоит, Зло ныне должно рассматриваться не как этическая категория, а как явление природы, и исчислять его впору не единичными наблюдениями, а делать карты по образцу географических. И я обращаюсь к вам с этой речью не потому, что вы полны сил, молоды и ваши души чисты. Нет, чистых душ нет среди вас, и вряд ли вы найдете в себе силу и стойкость для очищения. Моя цель проста. Я расскажу вам о способе сопротивления Злу, который, может быть, однажды вам пригодится; о способе, который поможет вам выйти из схватки если не с большим результатом, то с меньшими потерями, чем вашим предшественникам. Я, разумеется, буду говорить о знаменитом «Кто ударит тебя в правую щеку, обрати к нему и другую». Я исхожу из того, что вам известно, как толковали этот стих из Нагорной проповеди Лев Толстой, Махатма Ганди, Мартин Лютер Кинг и многие другие. Следовательно, я исхожу из того, что вам знакома концепция пассивного непротивления и ее главный принцип — воздаяние добром за зло, т. е. отказ от мщения. При взгляде на мир сегодня невольно приходит на ум, что этот принцип, мягко говоря, не получил повсеместного признания. Причин здесь две. Во-первых, он применим в условиях хоть минимальной демократии, а это как раз то, чего лишены восемьдесят шесть процентов людей Земли. Во-вторых. здравый смысл подсказывает пострадавшему, что, подставив другую щеку, и не отомстив, он добьется в лучшем случае моральной победы, то есть чего-то неощутимого. Естественное желание подставить себя под второй удар подкрепляется уверенностью, что это только разгорячит и усилит Зло и что моральную победу противник припишет себе.
Но есть другие, более серьезные поводы для сомнений. Если первый удар не вышиб дух из потерпевшего, он может задуматься над тем, что, подставив другую щеку, он растравляет совесть обидчика, не говоря о его бессмертной душе. Моральная победа может оказаться не такой уж моральной, потому что страдающий часто склонен к самолюбованию и, кроме того, страдание возвышает обиженного, дает ему превосходство над врагом. А как бы ни был зол ваш недруг, он — человек, и, не умея возлюбить ближнего, как самого себя, мы все же знаем, что зло начинается там, где человек начинает полагать себя лучше других. (Не потому ли вы получили первую пощечину?) Так что, кто подставляет другую щеку, тот, самое большее, сводит на нет успех противника. «Смотри,— как бы говорит вторая щека,— ты мучаешь только плоть. Тебе не добраться до меня, не сокрушить мой дух». Правда, это и в самом деле может раззадорить обидчика.
Двадцать лет назад в одной из многочисленных тюрем на севере России произошла следующая сцена. В семь часов утра дверь камеры распахнулась, и вертухай обратился с порога к заключенным:
— Граждане! Коллектив ВОХР вызывает вас на социалистическое соревнование по рубке дров, сваленных у нас во дворе.
В тех краях нет центрального отопления, и органы УВД взимают своеобразный налог с лесозаготовителей в размере одной десятой продукции. В момент, о котором я говорю, двор тюрьмы выглядел точно, как дровяной склад: груды бревен громоздились в два и три этажа над одноэтажным прямоугольником самой тюрьмы. Нарубить дрова было, конечно, необходимо, но таких социалистических соревнований раньше не было.
— А если я не буду соревноваться? — спросил один заключенный.
— Останешься без пайка,— ответил страж.
Раздали топоры, и дело пошло. Узники и охрана вкалывали от души, и к полудню все, в первую очередь изголодавшиеся зеки, выдохлись. Объявили перерыв, все сели перекусить, кроме заключенного, который спрашивал утром об обязательности участия. Он продолжал рубить. Все дружно над ним смеялись и острили в том духе, что вот-де, говорят, будто евреи хитрые, а этот -смотри, смотри… Вскоре работа возобновилась, но уже с меньшим пылом. В четыре у охранников кончилась смена. Чуть позже остановились и зеки. Лишь один топор по-прежнему мелькал в воздухе. Несколько раз ему говорили «хватит», и заключенные, и охрана, но он не обращал внимания. Он словно втянулся и не хотел сбивать ритм или уже не мог. Со стороны он выглядел роботом. Прошел час, два часа, он все рубил. Охрана и заключенные смотрели на него пристально, и глумливое выражение на лицах сменилось изумлением, затем страхом. В половине восьмого он положил топор, шатаясь, добрел до камеры и заснул. В остаток срока, проведенного им в тюрьме, ни разу не организовывалось социалистическое соревнование между охраной и заключенными, сколько бы дров ни привозили в тюрьму.
Наверное, тот парень выдержал это — двенадцать часов рубки без перерыва — потому, что был молод. Ему было двадцать четыре года, чуть больше, чем вам сейчас. Но думаю, что в основе его поведения лежало нечто иное. Не исключено, что он, как раз потому, что был молод, помнил Нагорную проповедь лучше, чем Толстой и Ганди. Ибо зная, что Сын человеческий обычно изъяснялся трехстишиями, юноша мог припомнить, что соответствующее решение не кончается на «Кто ударит тебя в правую щеку, обрати к нему и другую», а продолжается через точку с запятой: «И кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; И кто принудил тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два». В таком виде строчки Евангелия мало имеют отношения к непротивлению злу насилием, отказу от мести и воздаянию добром за зло. Смысл этих строк никак не в призыве к пассивности, а в доведении зла до абсурда. Они говорят, что зло можно унизить путем сведения на нет его притязаний вашей уступчивостью, которая обесценивает причиняемый ущерб.
Такой образ действий ставит жертву в активнейшую позицию — позицию духовного наступления. Победа, если она достигнута, не только моральная, но и вполне реальная. Другая щека взывает не к совести обидчика, с которой он легко справится, но ставит его перед бессмысленностью всей затеи — к чему ведет всякое перепроизводство. Напоминаю вам, что речь не идет о честной схватке. Мы обсуждаем ситуацию, когда изначально силы противников не равны, когда нет возможности ответить ударом на удар и обстоятельства все против тебя. Другими словами, мы говорим о черной минуте жизни, когда моральное превосходство над врагом не утешает, а враг слишком нагл, чтобы будить в нем стыд или крупицы чести, когда в вашем распоряжении — собственные ваши лицо, одежда да две ноги, готовые прошагать, сколько надо. Здесь уже не до тактических ухищрений. Подставленная вторая щека — это выражение сознательной, холодной, твердой решимости, и шансы на победу, сколь бы малы они ни были, прямо зависят от того, всё ли вы взвесили. Поворачиваясь щекой к врагу, вы должны знать, что это только начало испытаний, как и цитаты, и должны собраться с духом для прохождения всего пути — всех трех стихов из Нагорной проповеди. В противном случае вырванная из контекста строка приведет вас лишь к увечью). Строить этику на оборванной цитате значит либо накликать беду на свою голову, либо обратиться в умственного буржуа, размякшего в уюте убеждений. В любом из этих двух случаев (из них второй, в компании всех благородных поначалу и обанкротившихся потом движений по крайней мере не лишен приятности) вы отступаете перед Злом, отказываясь обнажить его слабость. Ибо, позвольте опять напомнить, Злу присущи абсолютно человеческие черты. Этика, построенная на оборванной цитате, изменила в Индии после Ганди разве что цвет кожи правителей. А голодному безразлично, из-за кого он голоден. Пожалуй, он предпочтет обвинить в своем горестном положении белого, а не собрата, потому-то социальное зло тогда приходит откуда-то извне и, может быть, окажется менее гнетущим. Когда враг — чужой, то остается почва для надежд и иллюзий. Так же и в России, этика, основанная Толстым на оборванной цитате, в большой степени подорвала решимость народа в борьбе с полицейским государством. Что воспоследовало, известно: за шесть десятилетий подставленная щека и все лицо народа обратились в один огромный синяк, и государство, уставшее от бесчинств, в конце концов стало попросту плевать в него. Как и в лицо всему миру. Так что, если вы захотите применить христианское учение на практике и на языке современности истолковать слова Христа, вам не обойтись тарабарским жаргоном современной политики. Вам надлежит усвоить первоисточник умом, если не сердцем. В Нем было значительно меньше от доброго человека, чем от Духа Святого, и опираться на Его доброту в ущерб Его философии смертельно опасно.
Признаюсь, мне отчасти неловко толковать об этих материях, потому что подставлять или не подставлять другую щеку в конечном счете каждый решает сам. Борьба идет без свидетелей. Ее орудием служит твое лицо, твоя одежда, твоим ногам предстоит шагать. Советовать, тем более указывать, как распорядиться этим достоянием, не то чтоб недопустимо, но безнравственно. Всё, к чему я стремлюсь, это освободить вас от словесного штампа, который подвел столь многих и принес так мало пользы. И еще я бы хотел заронить в вас мысль, что пока у вас есть лицо, рубашка, верхняя одежда и ноги, не безнадежен и беспросветный мрак.
И, наконец, важнейшая причина ставит того, кто говорит вслух об этом, в неловкое положение — и это не одно только по-человечески понятное нежелание слушателя смотреть на себя, юного и отважного, как на потенциальную жертву. Нет, это просто трезвый взгляд на людей и понимание, что и среди вас, в этой аудитории, есть потенциальные палачи, а раскрывать военную тайну перед врагом — плохая стратегия. Снимает же с меня обвинение в невольном предательстве или, еще хуже, в механическом переносе сиюминутного статус-кво в будущее надежда, что жертва будет всегда хитрее, сообразительнее и предприимчивее своего палача. И это даст ей надежду на выигрыш.
Полезные и сбалансированные завтраки, обеды и ужины для своих пациентов она вместе с командой целых четыре года готовила на небольшой кухне. И только сейчас она смогла открыть свое заведение. У нее это получилось настолько хорошо, что в скором будущем Вардануш планирует организовывать мастер-классы, а также хочет отрыть бакалею, где будет продаваться диетическая выпечка.
попробовала мароканский суп с соусом песто, тарелку овощей с соусами, а также десерты, в которых калорий почти нет. Когда Вы попробуете блюда, приготовленные без жира, сахара и глютена, поймете, что жизнь в общем-то не так уж плоха, даже если Вы на диете. Не забудьте Выпить диетический лимонад!
