«Жили на земле в старину одни люди, непроходимые леса окружали  с  трех
сторон таборы этих людей, а с четвертой —  была  степь.  Были  это  веселые,
сильные и смелые люди. И вот пришла однажды тяжелая пора  явились  откуда-то
иные племена и прогнали прежних в глубь леса. Там были болота и тьма, потому
что лес был старый, и так густо переплелись его ветви,  что  сквозь  них  не
видать было неба, и лучи солнца едва могли  пробить  себе  дорогу  до  болот
сквозь густую листву. Но когда его лучи падали на воду болот,  то  подымался
смрад, и от него люди гибли один за другим. Тогда стали плакать жены и  дети
этого племени, а отцы задумались и впали в тоску. Нужно было уйти  из  этого
леса, и для того были две дороги: одна — назад, — там были  сильные  и  злые
враги, другая — вперед, — там стояли  великаны-деревья,  плотно  обняв  друг
друга могучими ветвями, опустив узловатые корни глубоко в цепкий ил  болота.

Эти каменные деревья стояли молча и неподвижно днем в сером  сумраке  и  еще
плотнее сдвигались вокруг людей  по  вечерам,  когда  загорались  костры.  И
всегда, днем и ночью, вокруг тех людей было кольцо крепкой тьмы,  оно  точно
собиралось раздавить их, а они привыкли к степному простору. А еще  страшней
было, когда ветер бил по вершинам деревьев и весь  лес  глухо  гудел,  точно
грозил и пел похоронную песню тем людям. Это были все-таки сильные  люди,  и
могли бы они пойти биться насмерть с теми, что однажды победили их,  но  они
не могли умереть в боях, потому что у них были заветы, и коли б умерли  они,
то пропали б с ними из жизни и заветы.  И  потому  они  сидели  и  думали  в
длинные ночи, под глухой шум леса, в ядовитом смраде болота. Они  сидели,  а
тени от костров прыгали вокруг них в безмолвной пляске, и всем казалось, что
это не тени пляшут, а торжествуют злые духи леса и болота… Люди всь сидели
и думали. Но ничто — ни работа, ни женщины не изнуряют  тела  и  души  людей
так, как изнуряют тоскливые думы. И ослабли люди  от  дум…  Страх  родился
среди них, сковал им крепкие руки, ужас родили женщины  плачем  над  трупами
умерших от смрада и над судьбой скованных страхом живых, — и трусливые слова
стали слышны в лесу, сначала робкие и тихие, а потом все громче и громче …
Уже хотели идти к врагу и принести  ему  в  дар  волю  свою,  и  никто  уже,
испуганный смертью, не боялся рабской жизни… Но тут явился  Данко  и  спас
всех один».
Старуха, очевидно, часто  рассказывала  о  горящем  сердце  Данко.  Она
говорила певуче, и голос ее, скрипучий и глухой, ясно рисовал предо мной шум
леса,  среди  которого  умирали  от  ядовитого  дыхания  болота  несчастные,
загнанные люди… «Данко — один из тех людей, молодой красавец.  Красивые  —
всегда смелы. И вот он говорит им, своим товарищам:
— Не своротить камня с пути думою. Кто ничего не делает, с  тем  ничего
не станется. Что мы тратим силы на думу да тоску? Вставайте, пойдем в лес  и
пройдем его сквозь, ведь имеет же он конец  —  все  на  свете  имеет  конец!
Идемте! Ну! Гей!..
Посмотрели на него и увидали, что он лучший из всех, потому что в  очах
его светилось много силы и живого огня.
— Веди ты нас! — сказали они.
Тогда он повел…»
Старуха помолчала и посмотрела в степь, где все густела  тьма.  Искорки
горящего  сердца  Данко  вспыхивали  где-то  далеко  и   казались   голубыми
воздушными цветами, расцветая только на миг.
«Повел их Данко. Дружно все пошли за ним — верили в него. Трудный  путь
это был! Темно было, и на каждом шагу болото  разевало  свою  жадную  гнилую
пасть, глотая людей, и деревья заступали дорогу могучей стеной.  Переплелись
их ветки между собой; как змеи, протянулись всюду корни, и каждый шаг  много
стоил пота и крови тем людям. Долго шли они… Все гуще становился лес,  все
меньше было сил! И вот стали роптать на  Данко,  говоря,  что  напрасно  он,
молодой и неопытный, повел их куда-то. А он шел впереди  их  и  был  бодр  и
ясен.
Но однажды гроза грянула над лесом, зашептали деревья глухо, грозно.  И
стало тогда в лесу так темно, точно в нем собрались сразу все ночи,  сколько
их было на свете с той поры,  как  он  родился.  Шли  маленькие  люди  между
больших  деревьев  и  в  грозном  шуме  молний,   шли   они,   и,   качаясь,
великаны-деревья скрипели и гудели  сердитые  песни,  а  молнии,  летая  над
вершинами леса, освещали его на минутку синим, холодным огнем и исчезали так
же быстро, как являлись, пугая людей. И деревья, освещенные  холодным  огнем
молний, казались живыми, простирающими  вокруг  людей,  уходивших  из  плена
тьмы, корявые, длинные руки, сплетая их в густую  сеть,  пытаясь  остановить
людей. А из тьмы  ветвей  смотрело  на  идущих  что-то  страшное,  темное  и
холодное. Это был трудный путь, и люди, утомленные им,  пали  духом.  Но  им
стыдно было сознаться в бессилии, и вот они в злобе и  гневе  обрушились  на
Данко, человека, который шел впереди их. И стали они упрекать его в неумении
управлять ими, — вот как!
Остановились они и под торжествующий шум  леса,  среди  дрожащей  тьмы,
усталые и злые, стали судить Данко.
— Ты, — сказали они, — ничтожный и вредный человек для  нас!  Ты  повел
нас и утомил, и за это ты погибнешь!
— Вы сказали: «Веди!» — и я повел! — крикнул  Данко,  становясь  против
них грудью. — Во мне есть мужество вести, вот потому я повел вас! А вы?  Что
сделали вы в помощь себе? Вы только шли и не умели сохранить  силы  на  путь
более долгий! Вы только шли, шли, как стадо овец!
Но эти слова разъярили их еще более.
— Ты умрешь! Ты умрешь! — ревели они. А лес все гудел и гудел, вторя их
крикам, и молнии разрывали тьму в клочья. Данко смотрел на тех, ради которых
он понес труд, и видел, что они — как звери. Много людей стояло вокруг него,
но не было на лицах их благородства, и нельзя было ему ждать пощады от  них.
Тогда и в его сердце  вскипело  негодование,  но  от  жалости  к  людям  оно
погасло. Он любил людей и думал, что, может быть, без него они  погибнут.  И
вот его сердце вспыхнуло огнем желания спасти их, вывести на легкий путь,  и
тогда в его очах засверкали лучи того могучего огня… А  они,  увидав  это,
подумали, что он рассвирепел, отчего так  ярко  и  разгорелись  очи,  и  они
насторожились, как волки, ожидая, что он будет  бороться  с  ними,  и  стали
плотнее окружать его, чтобы легче им было схватить и убить Данко. А  он  уже
понял их думу, оттого еще ярче загорелось в нем  сердце,  ибо  эта  их  дума
родила в нем тоску.
А лес все пел свою мрачную песню, и гром гремел, и лил дождь…
— Что сделаю я для людей?! — сильнее грома крикнул Данко.
И вдруг он разорвал руками себе грудь и вырвал из  нее  свое  сердце  и
высоко поднял его над головой.
Оно пылало так ярко, как солнце, и ярче солнца, и  весь  лес  замолчал,
освещенный этим факелом великой любви к людям, а тьма разлетелась  от  света
его и там, глубоко в лесу, дрожащая, пала в  гнилой  зев  болота.  Люди  же,
изумленные, стали как камни.
— Идем! — крикнул Данко и бросился вперед на свое место,  высоко  держа
горящее сердце и освещая им путь людям.
Они бросились за ним, очарованные. Тогда лес снова  зашумел,  удивленно
качая вершинами, но его шум был заглушен топотом бегущих людей.  Все  бежали
быстро и смело, увлекаемые чудесным зрелищем горящего сердца.
И теперь гибли, но гибли без жалоб и слез. А Данко все был  впереди,  и
сердце его все пылало, пылало!
И вот вдруг лес расступился перед ним,  расступился  и  остался  сзади,
плотный и немой, а Данко и все те люди сразу  окунулись  в  море  солнечного
света и чистого воздуха, промытого дождем Гроза была — там, сзади  них,  над
лесом, а тут сияло солнце, вздыхала степь, блестела трава в брильянтах дождя
и золотом сверкала река… Был  вечер,  и  от  лучей  заката  река  казалась
красной, как та кровь, что била горячей струьй из разорванной груди Данко.
Кинул взор вперед себя на ширь степи гордый смельчак Данко, — кинул  он
радостный взор на свободную землю и засмеялся гордо. А потом упал и — умер.
Люди же, радостные и полные надежд, не заметили смерти его и не видали,
что еще  пылает  рядом  с  трупом  Данко  его  смелое  сердце.  Только  один
осторожный человек заметил это и, боясь чего-то, наступил на  гордое  сердце
ногой… И вот оно, рассыпавшись в искры, угасло…»
— Вот откуда они, голубые искры степи, что являются перед грозой!
Теперь, когда старуха кончила  свою  красивую  сказку,  в  степи  стало
страшно тихо, точно и она была поражена силой смельчака Данко, который  сжег
для людей свое сердце и умер, не прося у них ничего в награду себе.  Старуха
дремала. Я смотрел на нее  и  думал:  «Сколько  еще  сказок  и  воспоминаний
осталось в  ее  памяти?»  И  думал  о  великом  горящем  сердце  Данко  и  о
человеческой фантазии, создавшей столько красивых и сильных легенд.
Дунул ветер и обнажил из-под лохмотьев сухую  грудь  старухи  Изергиль,
засыпавшей все крепче. Я прикрыл ее старое тело и сам  лег  на  землю  около
нее. В степи было тихо и темно. По небу все ползли тучи, медленно, скучно…
Море шумело глухо и печально.

Максим Горький.

Ваши интересные комментарии

Ваши комментарии